Тем временем судно отчалило от пирса, подхватило парусами порывистый береговой ветер и уверенно легло на курс. Лёгкие покачивания корпуса яхты пришлись мне по душе. Я осмелел и принялся разгуливать по палубе, наблюдая за действиями команды и их статного седого капитана. Все участники плавания деловито выполняли обыкновенную морскую работу, и то, что на меня никто не обращал внимания, я объяснил себе элементарной флотской дисциплиной.

Мне давно не случалось бывать на корабле. Я с упоением вглядывался в исчезающий берег и полной грудью вдыхал сырой морозящий бриз. Однако моя «беспутная» эйфория продолжалась недолго. Невнимание команды породило тоскливое чувство одиночества. Присев на кормовое возвышение, я принялся разглядывать мускулистые тела матросов, чтобы хоть как-то убить время. Их нарочитое безразличие заставило меня задуматься над собственным положением. Я ощутил первый неясный страх. Он, как комок бумаги, брошенный стариком в корзину, совершал свою невидимую работу, надавливая мозг и путая мысли. Сменив роль сыщика на положение беспомощного статиста, я впервые ощутил тревогу за собственные действия. Как странно может обернуться безделье души!..

* * *

– Куда направляется наша яхта? – спросил я матроса, занятого креплением каната на оголовок кнехта.

Матрос равнодушно взглянул на меня стеклянными глазами, собрал к переносице густые чёрные брови и, не ответив, продолжил наматывать канат.

– Любезный, скажите: куда направляется наша яхта? – обратился я к другому матросу. Тот ловко орудовал шваброй и разгонял по палубе пенистый следок перекатившейся через борт волны.

Матрос выпрямился, облокотился на древко швабры и крикнул товарищу:

– Васса, ты чё пузырь дуешь? (О чём спрашиваешь – догадался я).

– Топи, Филя (отстань)! Крысиная ты голова…

Васса, хотел ещё что-то прибавить для убедительности, но в этот миг первая серьёзная волна сшиблась с носовой частью яхты и задрала палубу. Я упал, покатился вниз и ударился головой об угол металлического ящика. Удар пришёлся в висок, на время я потерял сознание.

Разодранная в клочья волна взлетела вверх и «просыпалась» на палубу крупными водяными комьями. Один ком пришёлся мне в голову. На лице вспучилась огромная шапка морской пены. Пена лопалась и стекала по щекам солёными струйками. Несмотря на тошноту, вызванную сотрясением головы, я поднялся. Захотелось увидеть, куда попадали матросы? Ведь устоять при такой качке невозможно. Однако к моему величайшему удивлению, оба моряка спокойно продолжали свои занятия и не обращали ни на волну, ни на меня никакого внимания.

Что происходит? А вдруг яхта пойдёт ко дну, кто будет меня спасать, если я для них не существую? И вообще, как это я не существую?! От этой мысли мне стало ещё более одиноко.

* * *

Тем временем погода улучшилась. Яхта, как барышня, засидевшаяся за рукоделием, резво бежала в открытое море. Свежая, умытая она посверкивала в лучах заходящего солнца начищенным судовым металликом. Я вглядывался в берег, который плющился и превращался в узкую, едва различимую полоску суши, готовую вот-вот исчезнуть вместе с моей двадцатилетней биографией…

Тёплый морской бриз просушил одежду. Я вернулся на корму и вновь расположился на кормовой поперечине. Задумчивость овладела моим сознанием. Я опустил голову на грудь и вскоре уснул, обласканный попутным ветром и мерными покачиваниями моего нового пристанища.

СНОВИДЕНИЕ

И приснился мне сон.

Плывёт наша яхта по морю всё быстрей, быстрей. А ветер крепчает, срывает с мачт паруса. Матросы карабкаются, чтобы поправить парусиновые полотнища, но штормовой порыв гнёт мачты, сбрасывает братишек вниз, сдирает с них просоленные тельняшки.

И видится мне: вовсе не матросы это, а какие-то причудливые морские существа присосались хоботками к древкам мачт и ползут вверх друг за другом. Некоторые, самые бесстрашные доползают до грот-брам-рея. Не удержав высоты, они шлёпаются на палубу и расползаются по корабельным щелям. Вглядываюсь в беспомощных каракатиц и уже готов посмеяться над их чудачествами, вдруг слышу за спиной гул водяного переката.

Оборачиваюсь и вижу: море сворачивается в одну огромную воронку. Миг – и адская центрифуга увлекает нашу бригантину в своё океаническое жерло, ломает мачты и уносит, как щепку, в бездонную пропасть. Яхта рассыпается на фрагменты, и корабельное месиво, кружась, исчезает в отверстой черноте. Некая сила выхватывает меня из воронки и сносит в сторону. Я погружаюсь в океаническую впадину и касаюсь дна.

Оглядываюсь. Передо мной огромный трон. На троне, свесив по сторонам щупальца, десятки хоботков и кожных наслоений, распласталось морское чудище. Горошины глаз цвета зелёного изумруда напомнили мне взгляд старика у стойки ресепшн.

– Здесь останешься. – ухнуло чудище гулким и ржавым, как затопленный Титаник, голосом.

– Женить, женить его! – послышалось со всех сторон. – Не то сбежит, ей-ей, сбежит!

– Подать невесту! – буркнуло чудище.

Всё вокруг пришло в движение. Не прошло минуты, вывела морская нечисть из тины русалочку. Худенькая, плечики дрожат, глазки испуганные. Хвост длиннющий, как утренняя тень.

Подвели девицу наперво к чудищу. Поставили на камешек и давай наряжать жемчугами, да узорчатыми плавниками прикрывать милую наготу – краса, да и только! Чудище доволен. А каракатицы всплакнули, напутствуя нас: «Сколько проживёте – всё ваше…»

Зажили мы с русалкой – душа в душу. Вместе над чудищем посмеиваемся, вместе о родине дальней скорбим – чем не собеседники.

– Откуда ты, милая? – первым делом спросил я её.

– Из Картахены, господин, – ответила дева.

– Соседушка, значит!