— Тяни!

В воздухе мелькает серебристая рыбка, срывается с крючка и с громким всплеском шлепается в воду.

— Из-за тебя! — с досадой произносит Гриша, показывая кулак приятелю.

— Принесло тебя… — ворчит Тимофей. — Что тебе, на всем берегу места мало?

— Много наловили? — спрашивает Миша, зная, как задобрить рыболовов.

— Гляди! — и Гриша вытягивает из воды кукан, на который нанизано десятка два плотвичек.

— А у него? — спрашивает Миша.

— У него больше, — признается Гриша. И, разведя руки без малого на поларшина, добавляет: — Он вот такого окуня поймал и еще одного чуть-чуть поменьше.

— Хорошей ухи наварим! — радуется Миша.

— Смотри, костью не подавись! — совсем недружелюбно отвечает Тимофей. Ему рыба нужна для других целей. Если принесет рыбы, отец не так будет ругаться, что проболтался где-то весь день.

— Я за вами пришел, — говорит Миша, заметно огорченный тем, что ухи не будет.

— А кулеш готов? — осведомляется Гриша.

— Наверно, готов, — говорит Миша. — Пшено уж когда засыпали…

— Ему еще упреть надо, — деловито замечает Тимофей. — Поспеет — позовут.

Он еще во власти рыбацкого азарта, и ему совсем не хочется уходить.

Или разговорами распугали рыбу, или просто время клева закончилось, только ни один поплавок даже не дрогнет на глади воды…

— Может, поедем?.. — робко предлагает Гриша.

Но Тимофей, не отрывая глаз от поплавков, с досадою машет рукой — хватит болтать! — и Гриша, сглотнув голодную слюну, тоже забрасывает удочку.

Проходит еще несколько бесполезных минут. Миша чувствует себя виноватым: видно, при нем рыба не ловится. И ему приходит в голову, что сейчас самое лучшее — уйти отсюда… Размышления его обрываются донесшимся из кустов криком Егорушки:

— Ребята! Ужинать!

Тимофей и Гриша вытаскивают из воды и сматывают свои рыболовные снасти.

— С нами, что ли, поедешь? — довольно сухо предлагает Мише Тимофей.

Миша, хорошо понимая, что Тимофей сердит на него, отказывается:

— Сам дойду, — и, круто повернувшись, ныряет в кусты.

На тропинке едва не сталкивается с Егорушкой. В первый миг оба напуганы, потом непритворно обрадованы, особенно Егорушка. Он так же, как и Миша, начал опасаться, что заблудился в кустах, и когда кричал, приглашая к ужину, то вовсе не был уверен, что рыболовы так близко и его хоть кто-нибудь услышит.

До чего же вкусен хорошо разопревший кулеш, слегка отдающий дымком! Уничтожали его с таким стремительным рвением, какого никогда не удостаивались блюда, приготовленные трудолюбивой Феоной.

Тимофей заикнулся было, что пора уже подаваться к дому, но солнце стояло еще высоко, и младшие все в один голос решительно воспротивились. Володя стал на их сторону. Ему-то после казарменной муштры в кадетском корпусе вовсе обрыдли все взрослые, и совсем не тянуло домой.

Немного передохнув после обильной еды, снова потянулись к реке: купались, гонялись друг за другом по прибрежной отмели, ловили раков под осклизлыми корягами и снова носились, вздымая фонтаны брызг.

Перед отъездом Миша побежал на примеченную еще утром поляну и набрал большой букет пахучих полевых цветов для сестренки Людочки.

За весла садится Володя. Миша, как и утром, пристраивается в носу лодки, но уже не заглядывает в воду. Его, как и остальных малышей, изрядно напекло горячим солнцем, разморило от усталости, и он сидит, подтянув колени к подбородку, таращит слипающиеся глаза и держит обеими руками собранный для младшей сестры букет. Впрочем, уснуть сейчас довольно мудрено. На вечерней реке шумно и оживленно. Совсем не то, что было утром, когда их лодка одна-одинешенька пробиралась вверх по течению. Сейчас их то и дело обгоняют лодки, заполненные разряженными барышнями и кавалерами. Со всех сторон смех, веселый гомон.

Наконец их лодка остается позади. Шум и гомон удаляются, и Миша снова начинает клевать носом.

— Букет уронил! — кричит Гриша и довольно чувствительно толкает его в бок…

Михаил Степанович, стиснув зубы, подавил готовый вырваться стон… Все-таки эти подпирающие обшивку, перекосившиеся пружины не для контуженного…

До рассвета еще далеко. Надо постараться снова заснуть. Заснуть, не тревожа никого, все и так с ног сбились… Вот только бы чуточку сдвинуться, чтобы проклятая пружина не упиралась так в ноющее ребро.

Вспомнив оптимистическое заверение благообразного профессора, подумал с усмешкой:

«Тут, дорогой профессор, не то что бомбы кидать, с боку на бок повернуться невмоготу…»

Но что же это такое с ним было сейчас?

Тут и сон, перемежаемый воспоминаниями, и воспоминания о давних размышлениях.

Но как же все хорошо помнится и видится… Ну прямо как наяву. Еще бы!

Все это он пережил дважды: в далеком воронежском детстве и второй раз — через двадцать с лишним лет в петербургских «Крестах», в мрачной тюремной одиночке, когда на третьем году заключения написал в камере первый свой рассказ — «Собачья щель»…