Возвращались из своих почти ежедневных странствий по лесным просторам усталые и счастливые, набродившись вволю по перелескам и опушкам, посидев у дымного костра на лесной поляне, поделившись и своими воспоминаниями и своими замыслами на будущее, и с каждым днем становились все ближе и нужнее друг другу.

Мария любила петь. Песен она знала великое множество. Особенно волжских — она родилась и провела детские годы на Волге, в городе Самаре. У нее был высокий и чистый, от природы поставленный голос. Напевала она всегда как бы про себя, и ему казалось, что голос у нее приятный, но небольшой.

Но вот однажды, когда внезапно налетевший порыв ветра разметал пламя костра и прошумел по вершинам окрестных сосен, она встряхнула светлыми кудрями и в полный голос запела песню о гибели Ермака:

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молнии блистали…

И он поразился силе голоса, непонятно каким образом вместившегося в хрупком ее теле.

— У вас голос! — сказал он тогда ей с почтительным восхищением. — Вам в концертах петь…

— А вы знаете, — сказала она оживленно, — я один раз в жизни давала концерт. Не одна, правда, с братом, он у меня профессиональный певец. И знаете где? Ни за что не догадаетесь. В тюрьме. В Александровском централе.

И рассказала ему эту поразительную на первый взгляд, совершенно невероятную историю.

Мария, как и они с Катей в свое время, следовала в ссылку по этапу. Только ей больше досталось лиха. За нее некому было похлопотать в Омске, и она до самого Верхоленска кочевала в этапных партиях ссыльных от одной пересыльной тюрьмы до другой.

Когда добралась до Александровского централа, узнала, что в Иркутске, то есть совсем близко — что такое по сибирским масштабам какая-то сотня верст! — гастролирует малороссийская труппа Садовского, в которой служил ее брат. Мария сумела известить его, и он приехал к ней в Александровский централ.

По счастью, начальник централа был на спектакле малороссийской труппы, пришел в восхищение от прекрасного голоса брата и теперь охотно разрешил ему, вопреки существующим правилам, провести с сестрою целый день.

— Мы не виделись с братом несколько лет, — пояснила Мария. — Можно понять, как обрадовались друг другу. Когда наговорились всласть, брат спросил, не бросила ли я петь? Мы ведь вместе с ним хотели учиться пению. Только он начал учиться и стал артистом, а я… нашла себе другое дело. Я сказала брату, что и теперь при случае рада спеть хорошую песню, и предложила: давай споем вместе, но сначала спой один, ведь ты артист!

День этот стал праздником для всех заключенных Александровского централа. Окна всех камер были открыты, и могучий бас певца гремел во всех помещениях централа. Когда он спел арию Сусанина «Чуют правду…», заключенные бурно отблагодарили его аплодисментами, звоном кандалов, восторженными криками. Певец понял, что значит его песня для этих обездоленных, вырванных из жизни людей. И пел с таким вдохновением и подъемом, как, может быть, никогда…

Потом Мария запела волжскую, с детства родную песню, брат подхватил, и они спели несколько народных, в том числе и сибирских, песен.

— А когда я запела вот эту самую про Ермака «Ревела буря…», с нами вместе пела вся тюрьма, — закончила свой рассказ Мария. — Весь Александровский централ. Вечером брат уехал. Начальник централа усадил его в тарантас, а потом сказал мне: «И у вас голос хоть куда, не здесь вам место…» На что я ответила ему: «Вот свергнем самодержавие, и я запою…»

Он часто просил ее, чтобы спела ему про Ермака. Теперь за этой песней и для него стояло так много…

Даже суровая якутская зима не отвадила их от походов в тайгу. Ходили уже не вдвоем, а большой компанией — зимняя тайга не место для одиночных прогулок.

Как-то не то под Рождество, не то под Новый год выбрались в тайгу ночью, разожгли на поляне костер, пели, плясали и дурачились, как расшалившиеся дети.

— Ты в этой огромной мохнатой дохе и высокой шапке точь-в-точь как дед-мороз, — сказала она ему. Они давно уже были на «ты».

— Тебя назначаю Снегурочкой, — ответил он, взял ее в охапку и закружил вокруг костра.

Они стали очень дружны. Особенно скрепляло их дружбу полное и ни разу не нарушенное согласие в мыслях. В длинные зимние вечера часто собирались группами и в тусклом свете свечи или плошки с чадящим рыбьим жиром часами спорили на всевозможные темы — чаще всего о путях русской революции.

Он решительно отстаивал позиции Манифеста Социал-демократической рабочей партии. Народники — а они среди олекминских политических были в заметном большинстве — яростно нападали на него. К тому же часть ссыльных, числящих себя марксистами, сдвинулась резко вправо, на позиции «легальных марксистов».