Шрифт:
Представителя большевиков — авторитетного (был на съезде) и официального (член ЦК) — он слушал вчера. Теперь осталось выслушать противную сторону. И, конечно, выслушать Катю… И если ее теперешняя позиция продиктована только личной обидой, то переубедить ее… С какой стороны ни глянь, надо ехать в Женеву. Вот и Мария на этом же настаивает…
3
Очень трудно было выхлопотать заграничный паспорт, и Михаил Степанович начал уже подумывать о том, чтобы перейти границу нелегально.
Так бы, наверное, и поступил, но удерживало одно обстоятельство. Вполне возможно, что после того, как разберется и «определится» в Женеве, придется снова возвращаться в Россию с конкретным заданием, которое легче будет выполнить, не теряя оболочки легальности.
Власти не забыли крамольного прошлого бывшего прапорщика армии Михаила Степановича Александрова. И не торопились выпускать его за границу. Завязалась переписка воронежского жандармского управления с департаментом полиции. Доложено было петербургскому начальству о том, что надлежащим наблюдением установлено общение Александрова с «неблагонадежными в политическом отношении лицами из числа живущих в Воронеже». А шпики, неотступно следившие за Марией Эссен, донесли, что «Мих. Степ. Александров провожал ее на вокзал и в поезде до Козлова».
Из Петербурга последовало указание, и в ночь на 19 февраля в дом Александровых нагрянула полиция с обыском. В комнате, отведенной Михаилу Степановичу, перевернули, простукали и перелистали все, что можно было. Но ничего преступного, даже подозрительного, не нашли.
И в конце концов после продолжительных проволочек пришлось выдать Михаилу Степановичу Александрову просимый им заграничный паспорт.
В Женеву Михаил Степанович добрался только в марте 1904 года. Узнал, что Катя в Париже, и неизвестно, вернется ли в скором времени в Женеву и вернется ли вообще. По счастью, был у него еще адрес студента Первухина, старого знакомца по олекминской ссылке. Первухин и приютил его на первое время. К нему и обратился Михаил Степанович с вопросом: в чем причина разногласий и раскола?
— А сами вы, Михаил Степанович, как думаете? — ответил вопросом Первухин.
Михаил Степанович чистосердечно признался, что не сложилось еще у него своего твердого мнения и что для того он и приехал в Женеву, чтобы разобраться в этом очень для него важном вопросе.
— Вот поищу знакомых. Поговорю с ними, посоветуюсь. Послушаю, что скажут…
Первухин улыбнулся и сказал:
— Если так, то рискованный вы избрали способ. Это ведь как повезет. На кого наткнетесь. Мой совет: никому не верьте. Добирайтесь сами до сути. Вот вам протоколы съезда. Вот протоколы Заграничной лиги. Вот все послесъездовские номера «Искры». Читайте!
— Мне бы еще и работу какую-нибудь, — попросил Михаил Степанович.
— За этим дело не станет, — сказал Первухин и отвел его к Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу, который заведовал экспедицией «Искры». Бонч-Бруевич поручил Михаилу Степановичу вести учет распространения «Искры» среди заграничных организаций и партийных комитетов в России. Работа была не обременительной, свободного времени у Михаила Степановича оставалось много, и он с головой погрузился в изучение материалов съезда и всей прочей партийной литературы. И чувствовал, что по мере того, как вникал в изучаемые материалы, все больше утверждался в мысли, что прав Ленин и «твердые» искровцы, объединившиеся вокруг него в борьбе за партию. Хотя от многих российских эмигрантов, с которыми познакомился уже здесь, в Женеве, приходилось выслушивать совершенно иное. Примкнувшие в Мартову пугали новичка диктаторскими замашками Ленина, его нетерпимостью к чужим мнениям, усвоенной также всем его окружением.
Михаила Степановича, человека по натуре своей предельно мягкого, а в общении с людьми малознакомыми даже застенчивого, очень тревожили такие рассказы. Временами ему казалось, что сторонники «большинства», будучи правыми по существу, в отстаивании своей правоты пользуются средствами неприемлемыми. А так как оп был принципиально не согласен с иезуитской формулой «цель оправдывает средства», то его крайне тяготил этот невозможный для него разрыв между «содержанием» п «формой» большевизма.
И снова, как в минувшие годы, когда он мучительно терзался сомнениями, колеблясь между воззрениями народников и марксистов, так и теперь томился он, не будучи еще в силах сделать окончательный выбор между сторонниками Ленина и сторонниками Мартова.
Как-то в партийной столовой к Михаилу Степановичу подошел один из ленинских сподвижников — Пантелеймон Николаевич Лепешинский. Подошел с целью прозондировать настроение новичка.
Разговор не удался, результат его показался Пантелеймону Николаевичу вовсе неутешительным.
Вечером, рассказывая жене своей Ольге Борисовне о попытке установить контакт с новичком, Пантелеймон Николаевич вынужден был признаться, что контакта не получилось, новичок слишком осторожничает, подозрительно косит на собеседника глазом, что-то бормочет о своих антипатиях к бонапартистским и бюрократическим замашкам партийных верхов, о своем доверии к демократическим инстинктам низов и готов, по-видимому, повторять всякого рода меньшевистские благоглупости о заговорщических тенденциях Ленина, и так далее и тому подобное…
— Кандидат в меньшевики, — вынес приговор Пантелеймон Николаевич.
Но он ошибся. Новичок оказался куда умнее и проницательнее, нежели показалось с первого взгляда Пантелеймону Николаевичу. Нигде не декларируя своей позиции, он продолжал пристально вглядываться в окружающую его эмигрантскую жизнь, усердно работал штемпелем в экспедиции, упаковывая газеты для рассылки по сотням адресов, не упускал ни единого случая сопоставить слова и дела борющихся сторон и терпеливо ждал часа, когда и разумом и сердцем сможет стать по ту или иную сторону барьера.