После месяца такого времяпрепровождения нервы у Владимира Ильича пришли в норму. Точно он умылся водой из горного ручья и смыл с себя всю паутину мелкой склоки. Август мы провели вместе с Богдановым, Ольминским, Первухиными в глухой деревушке около озера…»

Ольминского Надежда Константиновна пригласила присоединиться к их компании как старого знакомого. С Михаилом Степановичем и с Екатериной Михайловной она была знакома еще по Петербургу. Она бывала в их скромной квартирке на пятом этаже доходного дома по Поварскому переулку. И именно Екатерина Михайловна в свое время приобщала ее к пропагандистской деятельности в рабочих кружках на Выборгской стороне.

Михаил Степанович принял приглашение с огромной радостью и в то же время с некоторым трепетом. Уважение его к Владимиру Ильичу было столь велико, что его правильнее было бы назвать преклонением. Поэтому первое время Михаил Степанович несколько дичился и как-то стушевывался в присутствии Владимира Ильича. Но тот держал себя очень просто и непосредственно, не было у него той барской осанки и покровительственной снисходительности по отношению к рядовым членам партии, которые всегда отличали Плеханова, и очень скоро Михаил Степанович освоился и почувствовал себя легко и свободно в обществе Владимира Ильича.

Часто всей веселой компанией отправлялись на прогулки по живописным окрестностям. Каждый день ходили купаться на озеро. Владимир Ильич был, что называется, душою общества; он много шутил, весело смеялся шуткам друзей, охотно заводил песню. Михаил Степанович не решался присоединиться к хору — его бог обделил музыкальным слухом — но зато он проявил себя как стихотворец: дописал куплет к популярной и часто исполнявшейся в их компании «Дубинушке», который пришелся всем по душе и особенно понравился Владимиру Ильичу:

Новых песен я жду для родной стороны,

Но без горестных слов, без рыданий,

Чтоб они, пролетарского гнева полны,

Зазвучали призывом к восстанью.

Конечно, не одним безмятежным весельем наполнены были дни. Владимир Ильич делился с товарищами своими мыслями, обсуждал с ними и ближайшие планы и далекую перспективу. Все понимали, что сейчас, как, может быть, никогда, важно, чтобы партийные комитеты в России были осведомлены о происходящих в партии событиях, чтобы им стала понятна вся подоплека внутрипартийной борьбы.

Для этого необходимо было потоку меньшевистских статей и брошюр противопоставить большевистское партийное слово. Возникла неотложная, настоятельная потребность в большевистской литературе.

После того как партийная типография оказалась в руках цекистов-примиренцев, группа большевиков-ленинцев организовала «Издательство социал-демократической партийной литературы В. Бонч-Бруевича и Н. Ленина».

И теперь надо было собирать и сплачивать собственные литературные силы и налаживать работу только что созданного издательства.

Меньшевики со страниц захваченной ими «Искры» вели прицельный огонь по большевистским позициям. Особенным нападкам подвергалась книга Ленина «Шаг вперед, два шага назад». Нельзя было оставлять последнее слово за меньшевиками. На их статьи, порочащие решения Второго съезда и пытающиеся ниспровергнуть принципы большевистской партийности, следовало ответить статьями, утверждающими политические и организационные принципы, выработанные съездом.

И когда Владимир Ильич как-то посетовал, что слабы еще большевистские литературные силы и трудно противопоставить что-либо равнозначное потоку статей таких опытных полемистов, как Плеханов, Мартов, Аксельрод, Засулич, и таких мастеров словесной эквилибристики, как Троцкий, то Богданов возразил, что иногда мы не замечаем литераторов, которые рядом с нами.

Когда же Владимир Ильич спросил, о ком речь, Богданов назвал Ольминского.

Владимир Ильич сказал, что он знает о литературных способностях Ольминского, но противники-то у него будут очень уж матерые…

— Я печатал его статьи, — сказал Богданов, — у него острое перо. К сожалению, есть у него и изъян: излишняя скромность, склонен недооценивать себя и свои способности. Его надо подбодрить и воодушевить.

С Ольминским поговорили. И ободрили, и воодушевили, и нацелили.

Михаил Степанович был горд доверием Владимира Ильича. За перо взялся с радостью. Он понимал, что вести полемику с меньшевистскими лидерами — дело нелегкое. На их стороне опыт литературный и политический, а кроме того, огромный личный авторитет, у Плеханова например. У него же ни личного авторитета, ни опыта еще не было.

Но было и у него преимущество. И немалое. Он отстаивал правое дело. Он вступал в бескомпромиссную борьбу за партию. За партию нового типа, за партию рабочего класса.

Уверенность в своей правоте множила силы, и уже не страшили ни эрудиция противников, ни их высокое положение.

Самым опасным противником был, конечно, Плеханов. Это ее значило, что Михаил Степанович склонен был сбросить со счетов Мартова и ближайшее его окружение — Аксельрода, Засулич, Потресова. Каждый из них, и даже шустрый мышонок Троцкий, мог укусить, и очень даже больно.