Шрифт:
Он встает, встаю и я, идем к выходу, поправляем галстуки, надеваем пальто, а респондент — без пиджака, в одной рубашке — упрашивает остаться, умоляет, но руководитель все так же непреклонен, решительно тянется к ручке двери и шестой раз хмуро косится на меня, а респондент же — о дерзость! — предлагает теперь сфотографироваться: «Пожалуйста, прошу вас, для моей коллекции — это будет снимок века — вместе, на одном фото, полковник Джанджакомо Семинарио и Аурелиано-толстый до того, как растолстел!»
Но руководитель в ярости грубо отстраняет респондента, и тогда тот направляет на нас объектив своего большого треногого аппарата, подбегает к столу за кассетой, однако руководитель кричит: «Не желаем сниматься, слышите, не желаем!» — и железными пальцами, как клещами, стискивает ему запястье. У человека, который очень любил литературу, лицо искажается от боли, кассета падает на стол, а мы с руководителем — нет, сначала руководитель, а за ним уж я, выходим на улицу. Респондент следует за нами с аппаратом в руке, не с большим, на штативе, а с маленьким — то ли «ФЭДом», то ли «Зорким», или как они там еще называются, и нацеливает его на нас. Руководитель высоко поднимает воротник пальто и прячет лицо, я стою растерянный, уронив руки, и волнуюсь, волнуюсь — вот-вот на меня нападет зевота, руководитель придвигается к кирпичной стене и чуть не прижимается к ней лицом. И стоит так у стены, — одной рукой прикрывая воротником лицо, другой надевая свои темные очки, а человек, который любил и так далее, зовет Клима. Клим, разумеется, тут как тут, тот протягивает ему аппарат и хватает руководителя за плечо — такого сильного, энергичного! — намереваясь повернуть к себе, — представляете?! Я удивляюсь — почему руководитель, настоящий атлет, да еще взбешенный, разъяренный, не двинет его как следует, но тут же соображаю — нельзя ведь средь бела дня, на улице, заехать респонденту по физиономии, как бы он тебя ни разозлил, потому что это будет уличным инцидентом, а кого устраивает инцидент! Респондент все тянет моего руководителя, пытается повернуть к себе лицом. А вокруг нас, хотя улочка тесная, тихая, уже собираются редкие прохожие, выглядывают из окон — любопытное, верно, являем собой зрелище: 1) атлет в темных очках, уткнувший лицо в кирпичную стену, с поднятыми руками, 2) ухвативший его за рукав пальто человек, зимой — в одной рубашке! 3) я, беспрестанно зевающий от волнения, и 4) маленький Клим с аппаратом в руке, припавший на колено посреди мостовой! Конечно, нас принимают за хулиганов, бандитов, спекулянтов или, как минимум, за нарушителей уличного движения — ну кого еще насильно фотографируют на улице! Клим упрямо ждет, полуприсев, и руководитель находит выход — бочком, не отдаляясь от стены, не отворачивая от нее лица, продвигается по направлению к нашему компетентному учреждению, и из уважения к нему я тоже бочком пробираюсь следом, но вдруг слышится ужасный, горестный вопль респондента: «Горе мне! Клима машина задавила!»
Мы резко оборачиваемся, потрясенные, и не успеваем понять, в чем дело, как Клим вскакивает на ноги — какая машина, никакой машины! — и осторожно закрывает аппарат, из которого секунду назад раздался нестерпимый для нас, обернувшихся к Климу, и желанный для них: «Чхак!..» А человек, который очень любил литературу, и его помощник Клим, немного смущенные тем, что добились-таки своего, бегут прочь и скрываются из виду.
А началось все это с того, что руководитель вызвал меня и сказал: «И поэтому, во-первых, особое внимание должно быть направлено на досуг жителей поселка городского типа, который является одним из факторов формирования личности, являясь компонентом комплекса образа жизни и поведения: во-вторых, исследование подобного рода позволит нам…»
Повлаборантили…
Перевод Э. Джалиашвили.
РЕВАЗ МИШВЕЛАДЗЕ
ПИНОК
Поезд, словно крадучись, с едва слышным перестуком колес катил вдоль ветхого перрона Дзелквиани.
Дежурный забыл объявить о прибытии поезда; впрочем, в этом не было необходимости. Движение на станции было минимальным: в половине восьмого прибывал поезд Тбилиси — Дзелквиани, а после обеда — Ткибули — Дзелквиани.
Высокий мужчина в сером свитере, стоявший на ступеньках полумягкого вагона и с безадресной улыбкой смотревший на дождь, впервые видел город Дзелквиани.
Не дожидаясь остановки поезда, он спрыгнул с подножки, тщательно застегнул плащ, перенес в правую руку большую полупустую сумку с надписью «СССР» и, не высматривая, подобно другим, знакомых и встречающих, прямиком зашагал к выходу.
Дождь — словно он ждал прибытия поезда — полил сильней.
С той минуты, как миновали станцию Аджамети, слово «дождь» произносилось в вагоне значительно чаще всех других. Вот и сейчас торопливо разбегающиеся в разные стороны люди говорили об одном:
«Давно у вас тут льет?»
«Со вчерашнего дня не переставая».
«А как в тех краях?»
«Куда там! За Ципским туннелем грязи даже к ранке приложить не найдешь. Сушь!»
«Все здесь не по-людски, будь оно неладно!»
«О чем ты?»
«Дожди заладят — пиши пропало; ветры задуют — пока душу не вымотают, не улягутся».
«Ты куда?»
«Пойдем в сторонку, переждем, может, хоть немножко уймется».
«Ну вот еще! Дождешься тут, как же! Если ждать, пока он уймется, заночуешь на вокзале».
«Погоди, не беги так, никуда твой дом не денется!»
«Идем, идем, скорее! Не бойся, не растаешь от дождя. Слышишь, что ли? Детей целую неделю не видела, не могу больше, сама не своя».
«Хороши «дети», ей-богу! По три кувшина вина в один присест выпивают».
Наш знакомый решил спуститься на площадь и заскочить в троллейбус, чтобы доехать до гостиницы. Еще с высоты вокзала он увидел возле памятника Ленину три выстроившихся в ряд троллейбуса № 5. Но в них почему-то никто не садился. Пассажиры, промокшие вплоть до потайных карманов — «пистончиков», упрямо толпились на остановке такси.
Подвернув обшлага брюк, наш знакомец зашагал было по лестнице вниз, но тут кто-то нагнал его сзади и, силой вырвав из рук сумку, категорически потребовал:
— Давай-ка, приятель, свою сумку!
Приезжий испуганно оглянулся.
— Вания?! Откуда?
— Вот и уважай после этого такого человека! Шагай, шагай, видишь — у меня с ушей водопады льются.
— Неужели меня пришел встречать?
— Нет, моего прадеда, Павле Матарадзе!
К этому времени они сбежали с лестницы и, как цирковые акробаты, забалансировали и запрыгали между лужами, скопившимися в неровностях плохо уложенного асфальта.