— Лиза! Не езди в Томск! Не езди…

— Что ты говоришь?! — Глаза её вспыхнули испуганно, в них было великое недоумение. — Он же мой муж!

— Всё равно, всё равно… — Полипов терял всякий контроль над собой. — Здесь — я, а там тебя некому будет защищать…

— Пётр, опомнись! — Лиза уронила в раскрытый чемодан какую-то тряпку. — Разве в Томске не Советская власть?

— Я к тому, что… Здесь я — член ревтрибунала, а там… чужой город… — пролепетал он, чувствуя, что сам выдаёт себя.

— Странные ты слова говоришь. И всегда как-то вёл себя… Каждый раз, когда Антона сажали в тюрьму, ты уверял меня, что он не вернётся больше, — задумчиво говорила она. — Уверял с таким видом, будто его судьба была тебе виднее, чем другим… Но он возвращался.

— Он убегал…

— Да, тюремные решётки задержать его не могли. Но каждый раз его местонахождение быстро становилось известным полиции и жандармерии, будто кто…

— А это я выдавал его, — с нервным смешком произнёс Полипов, ужасаясь своих слов.

— Да, я невольно об этом думала не раз! — выкрикнула Лиза.

— Спасибо…

— А потом казнила себя за такие мысли… И вот — опять! Твои странные слова…

— Я для тебя всегда был странным. И всё же умоляю: не езди в Томск! Не езди…

— Да в чём дело? Объясни же!

— Н-не могу! — прошептал он, в самом деле едва удерживаясь, чтобы не объяснить всего. — Не знаю… Время тревожное. Предчувствие у меня такое… Потому что люблю тебя! Не хочу терять.

Проговорив это, он поднял голову и замолк. Лиза глядела на него неживыми глазами, и лицо её было как деревянное…

…Полипов резко оторвал своё тело от дивана, пружины опять скрипнули. «Да, да, и здесь, в Шантаре, в день приезда, выйдя из вагона, она поглядела на тебя точно такими же неживыми глазами, и лицо у неё было как деревянное», — будто кто-то посторонний сказал Полипову.

Он, постояв, снова сел и ответил этому «постороннему»: «Ну и чёрт с ней… Тогда она ничего не знала, а теперь и подавно… Была бы уверена в чём-то — уж наверняка давно бы с мужем поделилась. А этого не заметно, слава богу… А что она думает обо мне, Полипове, про себя — это мне безразлично… К тому же скоро я уеду на фронт… Обязательно уеду. И вновь пути наши разойдутся. И уж теперь-то, надо полагать, навсегда…»

Начавшаяся так неожиданно война странным образом повлияла на отношения Семёна и Веры. Война будто проложила между ними незримую полосу отчуждения, преодолеть которую не могли, а может быть, не хотели ни он, ни она. Виделись они редко, говорить им как-то было не о чем. Чувствуя это, они старались побыстрее разойтись.

Однажды вечером Семён вышел из дома покурить перед сном.

— Сём… — окликнула его из-за плетня Вера.

— А-а… Здравствуй. — Он подошёл к ней.

— Я давно стою тут, думаю — выйдешь, может. Сходим в кино, а? Мы давно с тобой никуда не ходили.

— Ну, пойдём, — без особого желания согласился Семён.

Они молча дошли до клуба. Молча посидели там, так же молча вернулись. Вера была тихой, задумчивой.

Прощаясь, она прильнула вдруг к нему, зашептала:

— Как же со свадьбой теперь, Сёмушка? Мы договорились: осенью — и вот осень… И — война. Тебя на войну могут взять. Ты даже добровольцем хочешь, я слышала… А?

— Ну, дальше? — проговорил он, чуть отстраняясь.

— А как же я, если поженимся? С ребёнком могу остаться…

— Значит, не надо пока никакой свадьбы. Только и всего.

И он, чувствуя знакомую неприязнь к Вере, оттолкнул прилипшее к нему тело. И тогда она беззвучно заплакала.

— Я знаю, ты думаешь: вот, мол, какая она, и хочется и колется, — заговорила Вера вполголоса, вытирая платочком слёзы. — Да, я боюсь… Боюсь остаться вдовой, не успев и замуж выйти. Пуля — она там никого не разбирает.

— Замолчи! — вскрикнул Семён. — Чего ты меня раньше времени хоронишь?

— Ты прости… — Она ткнула мокрое лицо ему в грудь. — Я баба, по-бабьи и рассуждаю… Но я люблю тебя, люблю…

Разговор в тот вечер получился у них длинный, путаный и тяжёлый. Договорились, что свадьбу надо отложить до окончания войны. И когда договорились, облегчённо вздохнули, будто оба сбросили с плеч какую-то тяжесть. Снова прилипнув к Семёну, она говорила:

— А я, Сём, буду ждать, коли ты на фронт… Я соблюду себя. Хоть год, хоть десять лет ждать буду…