Шрифт:
— И-горь Па-павлович... — Володя говорил, заикаясь. — А ведь я... я...
Больше Володя не сказал ни слова. Да слова и не нужны были — сработала интуиция: Игорь Павлович сначала покраснел, потом побледнел. Вскинув на колени рюкзак, с испугом и удивлением ощупал его, охлопал, сунул руку в нутро и, не вынув ее оттуда, тонко вскрикнул: — Да как ты смел?
— Бес попутал, — испуганно улыбнулся Володя. — Сам не знаю, как получилось, пушкин-батюшкин...
— Васек, назад! — скомандовал доцент.
— Вперед, только вперед! — негромко сказал Иван Иванович, и в зеркале над лобовым стеклом Володя увидел его вздрагивающие не то в гневе, не то в улыбке губы.
— А я говорю — назад! — взвизгнул Игорь Павлович. — В институтской машине распоряжаюсь я!
Васек чуть притормозил.
— Вперед! — теперь уже угрюмо, сжимая в прямую линию губы, повторил полковник. — Только вперед! Призываю!
— Он приказывает! — доцент задохнулся от возмущения. — Мало вам было в армии приказывать. Двадцать лет приказывали!..
— Давай, Васек, жми! — жестко сказал полковник.
И Васек, виновато оглядываясь на доцента, дал газу и погнал машину так шибко, что она враз натужно задрожала и мелко задребезжала стеклами.
— Ах, вот вы как! — надрывно выкрикнул Игорь Павлович, и Володе показалось, что доцент сейчас заплачет. — Теперь я знаю, как вы ко мне относитесь, Иван Иванович! Я это всегда чувствовал, а теперь знаю точно. Вы не хотели, чтобы Любаша выходила за меня замуж. Вы настояли, чтобы мы жили отдельно от вас. Вы тайно настраиваете ее против меня... Но за что? За что?..
Игорь Павлович начал икать и истерично похохатывать.
— Остановись, Васек, — страдальчески морщась, скал полковник.
Вышли из машины и стали на дороге, думая каждый о своем. Полковник уже ругал себя, что не позволил зятю вернуться за Библией. Доцент, весь еще во власти обиды, мысленно клялся, что ни на какие рыбалки он с тестем больше не поедет и вообще порвет с ним всякие отношения. Володя думал о том, как он будет сдавать сегодня экзамен злому, расстроенному Игорю Павловичу.
После вчерашней грозы день занимался на редкость погожий. Правильно предсказал Игорь Павлович... Синело небо, сверкали корой и снегом придорожные березы, с куста на куст перелетали и посвистывали умиротворенно красногрудые снегири.
После грозы, как это всегда бывает, покой опустился на землю...
Вёдра
Над асфальтом колыхалось зыбкое марево. Быстрая езда не спасала от полуденного зноя. Петр Ильич искоса взглянул на спидометр — стрелка дрожала на цифре 90 — и резко погасил скорость. Было невмоготу сидеть в раскаленном «Запорожце», держать в мокрых руках баранку, чувствуя, как она будто подтаивает под ладонями.
Его жена — маленькая, черноволосая, с темными, затаенно-печальными глазами — сказала:
— Потерпи немножко. Поворот будет на сто десятом километре. Так мне объяснили в редакции. Деревня называется... — Она достала из сумки блокнот: — Все забываю... Ага, вот — Перекатилово.
— Дурацкое название, — пробормотал он сквозь зубы. — В следующий раз пусть тебя везет редакционный шофер, с меня хватит.
— Но ведь ты сам вызвался отвезти меня, — сказала она миролюбиво.
Она хорошо переносила поездку. И, судя по всему, даже наслаждалась сухим жаром тесного жестяного короба. Так любят тепло люди, которым приходилось много мерзнуть когда-то. Он взглянул на нее, и нежность прилила к сердцу. Лариса была намного моложе его.
Наконец показался столб с указателем — «Перекатилово. 2 км». В клубах пыли машина-крохотуля с буквой «Р» на ветровом стекле (Осторожно! Ручное управление!) бойко покатилась по проселку. Петр Ильич начал поквохтывать, постанывать от нетерпения, заметив у крайней избы желтый сруб колодца.
— Ох, и попьем! Ох, и попьем! — бормотал он, останавливая машину. Неловко, как полено, высунул из дверцы ногу. Жена хотела помочь, но он, сердясь, отстранил ее руку: — Сам я, сам!.. Ты лучше ведро опусти. Да скорее!.. Ох, не могу!
— Вот и попили, — огорченно сказала Лариса, поднимая над валиком конец гремучей железной цепи.
Но в это время из-за угла избы показалась женщина с ведром. Наверное, она поняла настроение Петра Ильнча, его досаду, потому что еще издалека крикнула:
— Напою, напою родненького!
Подошла, скользя по ним невнимательным взглядом — благожелательным и в то же время холодноватым. Была она еще молода, с крепкими босыми ногами, в цветастой ситцевой кофте с расстегнутыми верхними пуговицами.