– Немец снова, значит, на Киев прет?
– неожиданно спросил Назаров, все глядя в окно.

– На Киев, - коротко откликнулся Кружилин, думая еще о своем.

– Да-а... Никогда я не был в этом Киеве, - заговорил почему-то Назаров. Вот по истории учат детишек, в Киеве Русь зачиналась, а?

– Да... там, - сказал Кружилин, не понимая, зачем Назаров заговорил об этом.

– Так, может, немцы и вдолбили себе - там зачалась, там и кончится? Потому так и лезут в какой раз на этот город...

Такая мысль самому Кружилину никогда в голову не приходила, и он поразился тому, что сказал Назаров: ведь вполне могла эта бредовая идея гвоздем сидеть в башке какого-нибудь фашистского идеолога или теоретика! Вполне. Они, немцы, любят всякие символы. И он сказал:

– Может быть...

– Только Русь-то сейчас - она вон какая!
– продолжал Назаров.
– И тут, у нас, Русь, в соседнем с нами Казахстане, в Грузии, в Армении... Во всех республиках в смысле, а?

– В этом смысле - да.

– В Громотуху вон Громотушка впадает, другие многие речки да ручейки вливаются. Потому она и не мелеет... И в тебе она, и во мне Русь. В украинцах, татарах, во всех... Разве ж все это может кончиться? Это бы им понять, людоедам.

– Если бы это Гитлер понимал, он бы никогда против Советского Союза войну не начал.

– Конечно. Дурак он, если подумать...
– И Назаров вздохнул, будто сожалея, что Гитлер дурак.
– Сколь горя только людям причинил, реки человеческой крови выпустил... Кирьян Инютин, я слыхал, вернулся?

– Да. Без обеих ног. Под пах отрезали. Заходил я к ним. Анфиса от радости прямо онемела и никак не отойдет. Не знает, куда его и посадить.

– Ты гляди-ка!
– удивился Назаров.
– Вот и пойми их, баб!

– Да. Но радость радостью, а ведь и жить им как-то надо. Может, ты, Панкрат, их в колхоз к себе возьмешь? Тут Кирьян скорее к чему-то приспособится.

– Возьму, - сразу же проговорил Назаров.
– Чего ж, не дадим пропасть. Шорничать будет у нас, к примеру, научим, не хитрое дело. Али еще чего. Это ты верно, тут ему лучше будет.

С этими словами Назаров наконец отошел от окна, сел на прежнее место. Немного помолчав, вернулся к прежнему:

– И в этом Кирьяне Русь, и в Савельеве Иване... Зря, зря ты будешь возражать, чтоб его в председатели. Добрый и славный он мужик. После гражданки он свое отсидел правильно, и это он понимает, не обижается. Остальное зазря хлебал.

– Рано об этом говорить сейчас, Панкрат Григорьич.

– Ну, пущай рано, я не возражаю, - согласился Назаров.
– А на будущее все ж таки поимей... Я от Ивана тоже письмо получил. Правую руку ему отрезали.

– Руку?!
– воскликнул Кружилин с болью.

– До локтя...
– И усмехнулся горько.
– Инютину обои ноги под пах, а ему руку только - повезло... Агатка, жинка его, еще не знает. "Ты, - просит он в письме, - подготовь ее как-нибудь, ей-то я покуда про пальцы только сообщил, не пишу покуда всего, жалею..." Он жалеет ее, а я, значит, должен... И как это Я ее должен подготовить?

Кружилин, выкурив самокрутку, раздавил окурок в металлическом эмалированном блюдце, которое Екатерина Ефимовна оставила на столе вместо пепельницы. Сама она ушла, в доме никого, кроме них, теперь не было. Назаров поглядел, как давит Кружилин окурок, и вдруг усмехнулся:

– А што там награды-то наши? Ты списки требовал. Когда придут?

– Понимаешь, Григорьич... такое дело тут, не вышло ничего с наградами у нас пока. Не поняли нас там...

Старый председатель еще раз усмехнулся, хотел спросить: "Где это там?" но не успел, потому что на крыльце загремело, хлопнула в сенцах дверь, затем отмахнулась и дверь в комнату, через порог переступила, перевалилась жена Назарова, дикая и страшная, ухватилась, чтоб не упасть, за угол печки:

– Панкра-ат!

Назаров и Кружилин оба враз вскочили.

– Агату... Агату-то! Сено воровали... Вилами запороли! И мальчонку...

– Ты что-о?! Ты что?!
– взревел Панкрат, подскочил к жене, затряс ее. Кто сказал? Где-е?

– Там... на улице.

Назаров отбросил в сторону жену, будто она, ненужная теперь, стояла у него на пути, схватил с гвоздя шапку, полушубок. Кружилин тоже бросился к вешалке.

Первое, что они увидели и услышали, когда выскочили на крыльцо, - по заснеженной улице с воем и криком бежали куда-то полураздетые бабы. Кружилин и Назаров молча кинулись туда же.