– Что же... Это можно понять, - проговорил он, потому что ничего иного сказать не мог.

Но Елизавета Никандровна вдруг отрицательно помотала головой.

– Не-ет. Этого понять вы не можете, невозможно. Как невозможно кому-то постороннему понять, что мне вернуло тогда разум... После тех пыток. А мне его Юрка вернул.

Кружилин, слушая это, размышлял, что с Елизаветой Никандровной действительно что-то происходит или произошло необыкновенное и что понять это до конца и в самом деле кому-то постороннему невозможно.

– Хотите, я расскажу... попытаюсь рассказать, как это произошло?

– Расскажите, - кивнул Кружилин.

Елизавета Никандровна помедлила. Ее глаза были полуприкрыты, но Кружилин все равно видел, как в них то разгорается, то притухает лихорадочный зеленоватый огонек. Видимо, далекое и зловещее прошлое возникало перед ней волнами, одна картина, вызываемая усилием памяти, тотчас уступала место другой, и Елизавета Никандровна выбирала, с какой начать.

– Нас арестовали вечером двадцать шестого мая 1918 года, в тот день и час, когда начался в Новониколаевске белочешский мятеж, - наконец начала она. Меня, жену Митрофана Ивановича Савельева, Ульяну Федоровну, Митрофан Иванович - это дядя Антона. Я, как вышла замуж за Антона, так у них и жила... В тот день Антон ехал из Москвы, со съезда комиссаров труда. Он был избран томским губернским комиссаром месяцев пять назад, был, значит, делегирован на съезд, теперь возвращался в Томск и по пути хотел нас с Юркой забрать к себе. До этого мы с сыном жили в Новониколаевске, потому что квартиры в Томске пока у Антона не было. Ульяна Федоровна пошла нас проводить... Нас и арестовали всех прямо на вокзале. И Антона, едва он выпрыгнул из вагона и подошел к нам... Опять, опятькто-то знал, что Антон возвращается из Москвы. И этоткто-то знал, что в этот вечер начнется мятеж чехословаков! Знал! Поезд еще подъезжал к станции, а Антона уже ждали... этот, Свиридов ждал. Был у нас такой в Новониколаевске. Он был комиссаром одного из красногвардейских отрядов. В прошлом Свиридов томский меньшевик, потом порвал с ними, перешел к нам. Так мы считали. А на самом деле сволочь это была, обманул он всех нас. Иван Михайлович Субботин очень хорошо знает этого Свиридова. И Субботина он провел. И вот со своим "красногвардейским" отрядом и пришел нас арестовать. И Юрку тоже взяли. Я до сих пор помню, каким цветом горели глаза этого Свиридова, как вздрагивали тонкие крылья острого носа... А из-под кожаной фуражки торчал клок белесых волос. Этот клок был мокрый от пота. Я помню, как он вяло и нехотя, будто зная, что никакая сила не в состоянии нарушить его приказ... и... наслаждаясь этим... сознанием этого, произнес, глядя на Антона: "Взять его! Забрать и этих двух баб. Да и этого щенка тоже на всякий случай". Голос его помню... хриплый и пропитый. Он в ушах у меня всю жизнь стоит...

Елизавета Никандровна разволновалась, слабенькая грудь ее быстро заходила. Она положила на нее руку, но это успокоиться не помогло, и рука тоже вздымалась и опускалась, а пальцы, бледные, словно восковые, подрагивали.

– Так, может, этот "кто-то", который знал о прибытии Антона, и был Свиридов, - осторожно проговорил Кружилин.

– Нет, - опять мотнула головой Елизавета Никандровна.
– Нет... Откуда он мог? А Полипов знал...

Солнце все било в комнату, только оно скатывалось уже к западу, лучи теперь не доставали до пола, солнечные пятна ползли по стене все выше, стали захватывать потолок. Елизавете Никандровне это будто не понравилось, она взглянула на верх освещенной стены, нахмурила брови.

– Нас повели по темным и окраинным улочкам Новониколаевска в сторону городской тюрьмы, - продолжала она, отдохнув.
– Откуда-то не очень издалека, из центра города, доносились выстрелы. Палили беспорядочно и часто. В северной части Новониколаевска стояло зарево, там что-то горело. Юрка, помню, шел не хныкая, только все прижимался к отцу. А у того руки в наручниках... Только Ульяна Федоровна всхлипывала... И вскоре втолкнули нас в тюремный двор. Боже! Там негде было повернуться... В Новониколаевске военных было не так много в том месяце. Несколько небольших отрядов красногвардейцев, да был еще расквартирован в городе пеший эскадрон. И все почти военные были здесь, в тюрьме. Их захватили всех врасплох, многие были избиты, окровавлены. Кругом стоны, глухой говор. На тюремных вышках, помню, ярко горели лампочки с абажурами, освещая двор, с вышек торчали пулеметы. А из города все гнали новые толпы пленных... Об нас Свиридов тут же распорядился, как привел: "Этих сразу в камеры!" - "Слушаюсь!" - ответил ему Косоротов. Был такой у нас в Новониколаевске знаменитый тюремный надзиратель.

– А-а, припоминаю этого типа, - произнес Кружилин.
– Он, знаете ли, у нас здесь, в Шантаре, долгое время жил, затаившись. Но в конце концов Алейников, наш районный чекист, выследил и арестовал его.

– Да? Сколько он скрывался, подлец!
– воскликнула Елизавета Никандровна.

– Так вот вышло... Сумел.

– Да-а, - неодобрительно качнула головой Савельева.
– Ну, Антон, едва ступил на тюремный двор, сразу узнал Косоротова, улыбнулся ему. "А-а, говорит, старый знакомый, видно, никак нам не разойтись на этой земле..." Господи, откуда у него сила-то взялась улыбаться в эту минуту?! Я, как вспомню, так ужасаюсь прямо. Такой был Антон... Ну, а Косоротову шутить было некогда, работы у него в тот день было много, запарился весь. Он молча и сердито снял с Антона наручники, повел всех нас. Отомкнул какую-то камеру, толкнул туда Антона и Юрку... Едва отомкнул - Ульяна Федоровна закричала, как зарезанная. Там, на полу камеры, в луже крови ее муж, Митрофан Иванович, лежал... мертвый уже. Он, как установилась Советская власть в городе, работал в Чека. Его, значит, одним из первых взяли. "Дедушка! Дедушка-а!" - закричал Юрка, бросился перед ним на колени, но, поняв, что тот мертвый, отскочил к отцу, ударился об него, прижался к его коленкам... "Ничего, для всех вас такой карачун приближается, - буркнул Косоротов с усмешкой; обернулся, крикнул через плечо: - Эй, кто там... уберите с третьей камеры тело". И начал нас с Ульяной Федоровной толкать дальше по коридору. И через минуту впихнул в какую-то камеру...

Дрожащей рукой Елизавета Никандровна смахнула выступивший на лбу и на верхней губе пот. Щеки ее горели тяжелым и сильным огнем, дышала она по-прежнему часто, ей не хватало воздуха. Кружилин видел, что рассказывать ей неимоверно тяжело, что надо, может быть, как-то прекратить ее рассказ, но сделать этого не решался.

– Ну, а потом допросы, пытки...
– чуть передохнув, опять начала Елизавета Никандровна.
– На моих глазах... и на глазах Антона пытали его, Юрку.
– Она кивнула на запертую дверь в комнату.
– Я всего рассказывать не буду. Я... я просто не могу...

– И не надо, - поспешно сказал теперь Поликарп Матвеевич.

– Всего этого не выдержал... не выдержал даже наш палач Свиридов. Он, как я потом узнала, застрелился... Выдержал Антон. И Полипов. Он тоже... он тоже оказался тогда вместе с нами в застенке.

– Вот видите, - проговорил Кружилин.
– А вы говорите, что "кто-то" опять выдал в тот день Антона. Значит, не он.

– В этот раз - возможно. Я и не утверждаю... Но я все вот думаю... Я сошла от пыток с ума... И Свиридов, прежде чем застрелиться, выбросил меня из тюрьмы вместе с Ульяной Федоровной. Антон совершил побег, когда его повели на расстрел. Все организовал Субботин Иван Михайлович. Непосредственно все обеспечили для побега наборщик городской типографии Баулин Корней и новониколаевский извозчик Василий Степанович Засухин. Да еще Данила Кошкин, был такой парнишка у нас...
– И вдруг жена Антона замолчала, подняла медленно голову, в упор взглянула на Кружилина.
– Мне Антон говорил, что они все трое тут, в Шантаре, потом работали. И что их в тридцать восьмом посадили... За что? Где они сейчас?

Кружилин, едва Елизавета Никандровна заговорила о Баулине, Засухине и Кошкине, тотчас почувствовал почему-то, что она обязательно спросит об их судьбе. А что ему ответить? И вот, опустив чуть голову, негромко проговорил:

– Кто это может сказать... за что и где они сейчас?

– Ну да, - согласилась она сразу. И зачем-то спросила: - А этот... Яков Алейников? Про него ничего не известно?

– Он на фронте. Письма два прислал мне. Жив, здоров пока.

– Ну да, - еще раз произнесла Елизавета Никандровна, легонько встряхнула головой.
– Так вот... А каким образом Полипов Петр Петрович вырвался из лап белочешской контрразведки? Тоже, говорит он, во время отправки на расстрел бежал. Когда, как, каким образом? Кто ему помогал в этом?