– С обеда не евши ты... Накормим ухой из свежей рыбки и отправим восвояси.

* * * *

Вторая бригада колхоза "Красный колос" была Хохлову знакома, прошлой осенью он был здесь несколько раз. За зиму ничего тут не изменилось - те же два жилых дома, один для полеводов, другой для животноводов, тот же почерневший от времени амбар, хозяйственный сарай, стряпка, худенький коровник, наскоро построенный осенью из жердей и обмазанный глиной, пригон для скота и большая бревенчатая рига. Только рига осенью была под толстой соломенной крышей, а сейчас сверкала под заходящим солнцем голыми ребрами стропил.

– Зимой крышу-то скоту скормили, - сказал председатель колхоза, хотя Иван Иванович и сам об этом знал.
– Осенью заново покроем. Ну, счас я насчет ужина... А ты покуль в дом ступай, отдохни. Али с народом побеседуй.

В бригаде было не очень многолюдно. Возле раскрытых дверей амбара стояла бричка, груженная туго набитыми мешками. Две женщины снимали мешки с брички и ставили на весы. Совсем молоденькая девушка, сильно конопатая, в пестром, сбившемся на затылок легком платочке, в мужском пиджаке, старательно взвешивала мешки, слюнявила огрызок химического карандаша и большими цифрами помечала вес в растрепанной тетрадке.

– Семена?
– спросил Хохлов, подойдя к амбару и поздоровавшись.

– Ну, - утвердительно кивнула одна из женщин, вытирая ладонью пот с лица.
– Яровые.
– И поволокла мешок в амбар.

– С центральной усадьбы возим, - пояснила конопатая девушка.

– Простудитесь. Что ж вы так легко одеты?
– задал Хохлов ненужный вопрос.

– А баба весной всю одежку долой, - немедленно донеслось с брички.
– Чтоб всякий мужик сразу глаз положил.

Хохлов, как всегда в таких случаях, смутился. Вышедшая из амбара женщина, помоложе и постройней той, что стояла у брички, оглядела Ивана Ивановича с ног до головы и безжалостно пояснила: - Да мы это не про тебя. Какой ты мужик? Ты - начальник, тебе нельзя. Мы вон про деда.

Женщина кивнула в сторону хозяйственного сарая, где щупленький старичок починял тележное колесо. Хохлов оглянулся и сразу же узнал в нем бывшего райкомовского конюха Евсея Галаншина.

– И как он, дед... кладет?

– А как же! Он дед-то дед, а цены ему нет. Довольны мы... Жалко, что единственный он у нас мужик на всю бригаду. Был бы еще один, мы бы и вовсе горюшка не знали.

Конопатая девушка тоненько прыснула и зажала кулачком рот. Иван Иванович потоптался у весов, усмехнулся неловко и отошел к старику.

Евсей Галаншин еще прошлой осенью попросил расчет у Кружилина.

– Кости ноют, Поликарп, в землюшку родимую, кажись, запросились, - сказал он, утонув в мягком кожаном кресле перед секретарским столом почти с головой.
– Поконюшил я у тебя, отпусти... Где родился, там и помереть хочу. Своим паром кости свои хочу туда донести.

– Нехорошие мысли у тебя, Евсей Фомич, - качнул совсем поседевшей головой секретарь райкома.
– Зачем раньше времени? Побегаешь еще по земле.

– Походим, что ж, сколько бог даст, - сразу согласился Евсей.
– Но конюшить уж тяжко. А там, у Панкрата, где посторожу, где поддержу... А ему все в помощь.

Переехав в колхоз, он поселился во второй бригаде, облюбовав себе каморку в одном из домов, сам сложил там печь с большой лежанкой, помогал животноводам - нынешней зимой держали тут около сотни коров, - следил, чтобы бабенки не оставили где по неосторожности или усталости огня.

– Ну, бабы у вас!
– сказал Хохлов Галаншину, подходя.
– Прямо краску теперь с лица не отмою. Здравствуйте, Евсей Фомич.

– Здорово живешь, Иван Иваныч... Бабенки что! Им хоть словами нагуляться...
– Дед Евсей отложил молоток, которым натягивал железную шину на колесо.
– Ну что там у вас, в райкоме-исполкоме?

– Что ж... К севу вот готовимся.

– Поликарп Матвеевич что там? Тоже, как ты, с тела сошел?

– Разве я похудел?

– Попра-авился!

– Да не знаю... Мы каждый день видимся. Оно потому и не замечаем, может.

– Да ты садись вот на чурбачок. В ногах правды нету.

Хохлов сел, окинул взглядом бригадные обветшалые строения. Женщины разгрузили бричку и теперь закрывали широкие двери амбара. Возле стряпки несколько женщин чистили и потрошили рыбу, мелькала повариха, и один раз появился сам Панкрат Назаров, что-то сказал Анне Савельевой и скрылся.

– Про сына-то Поликарпа, Василия, известно что, нет?

– Вроде ничего не известно. Погиб, наверное.

– Ну да, ну да... Может, и пророс уже где ковыльком-горюном.

Иван Иванович вздрогнул.

– Как вы сказали?

– Может, говорю, где уже новая сединка по нем, по Василию, на земле пробилась, - грустно вымолвил старик.
– Горе да утрата голову человеку забеливают. И на лике земли то же происходит. Все мы у нее сыны да дочки. Всех жалко ей.

– Удивительно...