Моя рука скользнула по чему-то плоскому. Вытащил. Подержал в руке дискету. Неказистая, никаких наклеек.

Она лежала у меня на ладони – эта смерть, – выжидая случая, чтобы ужалить, дремала, свернувшись кольцами кодов.

Так я и стоял, следил за твоим дыханием, смотрел, как поднимается и опадает твоя грудь. Видел полуоткрытые губы и – в припухлости нижней – легкий намек на синяк.

Дискету я кинул в твою сумочку. Когда я наконец лег, ты, проснувшись, перекатилась поближе ко мне. В твоем дыхании – электрическая ночь Новой Азии, будущее, которое поднимается в тебе ярким приливом, смывая все, кроме наступившего мгновения. В этом заключалась тайна твоего колдовства – в том, что ты жила вне истории, вся в настоящем.

И знала, как увести меня туда.

Тогда ты взяла меня с собой в настоящее в последний раз.

Бреясь, я слышал, как ты высыпаешь в мою сумку косметику. Я теперь голландка, сказала ты, хочу соответствовать.

Доктора Хироси Йомиури хватились в Вене, в тихом переулке неподалеку от Зингерштрассе, в двух кварталах от любимого отеля его жены. Ясным октябрьским утром, на глазах десятка квалифицированных свидетелей, доктор Йомиури исчез.

Он ступил в Зазеркалье. Где-то за сценой – смазанная игра викторианского часового механизма.

В женевской гостинице я ответил на звонок валлийца. Дело сделано. Хироси провалился в кроличью нору и направляется в Марракеш.

Наливая себе виски, я думал о твоих ногах.

Через день мы с Фоксом встретились в Нарите, в суси-баре аэровокзала «Джапан эрлайнс». Он только что сошел с самолета «Эйр Марокко», измотанный и торжествующий. Естественно, ни о чем, кроме Хироси, он говорить не мог.

Понравилось, сказал он, имея в виду лабораторию. Любит, сказал он, имея в виду тебя.

Я улыбнулся. Ты ведь обещала через месяц встретиться со мной в Синдзюку.

Твой дешевый пистолетик в отеле «Новая роза». Хром уже пошел трещинами. Механизм топорный, грубая китайская штамповка в дешевом металле, с расплывчатыми иероглифами вдоль ствола. На обеих сторонах рукояти свернулся красный пластмассовый дракон. Скорее детская игрушка, чем оружие.

Фокс ел суси на аэровокзале «Джей-Эй-Эль», пребывая в эйфории от того, как ловко мы провернули операцию. У него болело плечо, но он сказал: плевать. Теперь есть деньги на лучших докторов. На все, что угодно.

Почему-то для меня деньги «Хосаки» не имели особого значения. Нет, я не сомневался в нашем новом богатстве, но после той последней ночи с тобой оно казалось само собой разумеющимся, как будто пришло к нам вместе с новым порядком вещей, как признак того, кем и чем мы стали.

Бедняга Фокс. Со своими синими оксфордскими рубашками, накрахмаленными до небывалого хруста, с парижскими костюмами из самой насыщенно-темной ткани. Он сидел в «Джей-Эй-Эль», макая суси в прямоугольный лоточек с зеленым хреном, и дни его уже были сочтены.

Стемнело. Ряды гробов «Новой розы» освещены прожекторами с верхушек стальных раскрашенных мачт. Ничто здесь, похоже, не используется по своему прямому назначению. Все – бывшее в употреблении, все – отжившее свой век, даже гробы. Сорок лет назад эти капсулы стояли, наверное, в Токио или Йокогаме, современное удобство для путешествующих бизнесменов. Быть может, в таком спал твой отец. Когда-то и стальные леса были новыми, и возвышались они, наверное, вокруг остова какой-нибудь зеркальной башни на Гиндзе, а на них суетились бригады строителей.

Вечерний бриз принес гомон из салона игры в патинко и запах тушеных овощей с лотков через дорогу.

Я намазываю креветочную пасту на оранжевые рисовые крекеры. Слышен гул самолетов.

В последние несколько дней в Токио мы с Фоксом занимали смежные номера на тридцать третьем этаже отеля «Хайятт». Никаких контактов с «Хосакой». Нам заплатили – и тут же стерли все данные о сделке из официальной памяти корпорации.

Но Фокс не унимался. Хироси был его детищем, его любимым проектом. У моего компаньона появился собственнический, почти отеческий интерес к Хироси. Рубеж был для Фокса всем. Так что он потребовал, чтобы я не терял связи с португальцем из Марракеша, который согласился по дружбе присмотреть за лабораторией Хироси.

Он звонил нам с автостоянок в Джемаха-эль-Фна, в трубке фоном звучали завывания разносчиков и волынки Атласа. В Марракеше идет какая-то тайная игра, сказал он в первом же разговоре. Фокс кивнул: «Хосака».

Десяток звонков, и я заметил перемену в поведении Фокса – какое-то напряжение, рассеянность. Часто я заставал его у окна. Он глядел с тридцать третьего этажа вниз, на Императорские сады, погруженный в мысли, которыми не желал делиться.

Потребуй с него более подробное описание, сказал он через неделю. Ему показалось, что человек, которого наш связник видел выходящим из лаборатории Хироси, похож на Мённера, ведущего генного инженера «Хосаки».