В воскресенье я не поехала домой и решила устроить уборку. У Николая Андреевича оказался очень мощный пылесос, который почему-то напоминал мне огромного африканского слона. Чистил он хорошо и быстро, но, на мой взгляд, производил слишком много шума.

– Поставь его, пожалуйста, в кладовку, когда закончишь, – попросил он, устроившись на диване с газетой. – Она у меня самодельная, слева на лоджии.

– Да, я помню.

– Помнишь? – Хозяин квартиры с интересом посмотрел на меня. От такого взгляда я почему-то покрылась мурашками. Даже Пёс, дремавший на ковре возле дивана, вдруг поднял левое ухо и, зевнув, показал мне длинный бледно-розовый язык.

– Я хотела сказать: знаю.

– Знаешь? Я разве тебе её показывал?

Не показывал. Но на лоджии я была. Может, тогда и приметила? Как же по-другому я могла догадаться, что пылесос хранится именно там? Кладовка на лоджии казалась мне совершенно обыденной вещью.

Пожав плечами, я принялась дышать на стеклянные дверцы серванта, протёрла ручки и уже собиралась проделать то же самое с книжным шкафом, как вдруг заметила на одной из полок фотографию без рамки. На скамейке сидела девушка с длинными светлыми волосами. Худенькая, миловидная и широко улыбающаяся миру вокруг.

– Её звали Наташа.

– Что?

Николай Андреевич встал с дивана и, достав фотографию с полки, вручил мне.

– Это моя дочь.

Приглядевшись, я узнала её. Без косметики, без пышного платья, но это, конечно, была она - та самая девушка со свадебного портрета в квартире Романа Алексеевича.

– Сколько ей тут? Двадцать?

– Девятнадцать.

– А как она сейчас выглядит? Есть свежие фотографии?

Николай Андреевич снял очки и тщательно протёр их полой рубахи. К мелким коричневатым пятнам на его щеках добавилось несколько крупных и красных.

– Эта самая последняя её фотография. Июнь, две тысячи десятого. А третьего июля Наташи не стало.

Тряпка выскользнула из моих рук и упала на пол.

– Как не стало? – Я продолжала рассматривать фото, силясь понять, что могло случиться с такой молодой, пышущей здоровьем девушкой. – Рак?

– Её сбила машина. В последний день сессии. За рулём сидел совсем молодой мальчик, только-только окончивший школу. Ему ещё даже восемнадцати не было. Она умерла на пешеходном переходе.

В груди кольнуло, и я поспешила избавиться от фотографии, убрав её на место и закрыв дверцу шкафа.

– Они с Романом поженились рано. На втором курсе. В середине апреля, а третьего июля её не стало, – как заведённая пластинка, снова и снова продолжал повторять Николай Андреевич.

Я помотала головой. Третьего июля. Третьего июля… В тот самый день, когда меня сбила его машина. Неужели он тогда на кладбище торопился и все те розы вёз на могилу покойнице?

Брр.

От осознания происходящего меня передёрнуло. По коже опять побежали мурашки, и я заторопилась к дивану, ведя за собой совсем расклеившегося Николая Андреевича.

– Нынче девятнадцать лет исполнилось со дня её смерти. – Посмотрев невидящим взглядом в окно, он потёр висок и свесил руку с колена. Грузно поднявшись с пола, Пёс тут же принялся лизать его пальцы. – На этом свете я давно один. Жена умерла, дочь умерла, была сестра старшая, так и та десять лет назад ушла на тот свет… Один только родной человек остался. Зять. Сначала я за ним присматривал. Теперь он за мной. Главное, чтобы она там была спокойна.

От его слов внутри будто что-то оборвалось, но я выбросила из головы мысли о собственной боли и, сходив на кухню, принесла старику воды.

– А Роман Алексеевич, выходит, так и не женился?

– Не женился. Мать, конечно, его пилит. Каждый месяц новых невест показывает. Хочет женить, но он ни в какую.

– А Вы?

– Что я?

– Хотите, чтобы он женился?

– Я хочу, чтобы он был счастлив, а женатым или нет, пускай сам решает.

Вздохнув, я встала с дивана. Николай Андреевич продолжил пить воду и гладить Пса. Он сидел, опустив плечи, и казался маленьким и хрупким, точно ребёнок. Подняв тряпку с пола, я решила, что самое лучшее будет оставить его одного, и ушла прибирать свою комнату.

В ту ночь уснуть мне так и не удалось. Ворочаясь с боку на бок, я неожиданно поняла, почему Роман так вёл себя со мной. Много лет назад его жену насмерть сбила машина, а я бросилась ему под колёса сама да ещё и в годовщину её смерти. Наверное, это сильно растревожило его раны. Отчего-то мне стало жаль его, жаль настолько сильно, что я сама не заметила, как убрала от его имени отчество. Теперь в моих мыслях он был просто Романом.