Маша привязалась к Любе, её дочка тоже полюбила девочку, она играла с ней, что-то все время рассказывала. Сама Женька стала немного спокойней, более ответственной, что ли. Вместо того чтобы бежать на улицу, играть в футбол (что она очень любила), Женя помогала матери по дому или присматривала за Любой. К девяти месяцам девочка показывала буквы, которые называла Женя. Женя радовалась, читала ей свой букварь, потом другие книжки. Иногда Люба начинала стучать ручками по книге, прося, чтобы ей читали. Когда домой приходил Корецкий, Маша выносила из комнаты девочку и обязательно говорила: «Смотри, Любонька, твой папа пришел». Александр Валерьевич был вынужден брать дочь на руки, целовать ее в щечку и что-то ей говорить. Сам он инициативу не проявлял. Весь его интерес ограничивался ежевечерними расспросами Маши о том как у Любы дела, как ела, как развивается; получив информацию, уходил в свой кабинет и там работал. Раз в месяц он привозил домой заведующего педиатрией, тот осматривал ребенка, делал необходимые замеры, вновь и вновь сообщал о дефиците веса и что все остальное в норме и уходил.

Как ни пытались откормить Любу, она все равно оставалась худышкой. Время летело незаметно, Люба росла.

Двадцать пятого декабря Корецкий приехал домой рано, около обеда. На работе он не был. С утра поехал на кладбище, положил две черные розы на могилу жены, просидел там около часа. Затем решил вернуться домой. Он вошел в холл своей квартиры, снял пальто, ботинки. Из комнаты на цыпочках выбежала Люба. Качаясь, подбежала к нему, протянула ручки и сказала:

— Папа, на Бубу.

Корецкий поднял на руки дочку и расплакался. Люба очень серьезно посмотрела ему в глаза и ладошками стала вытирать слезы.

— Какая ты у меня хорошая, — сказал Александр Валерьевич, прижимая к себе ребенка.

— Буба, — услышал он в ответ.

— Маша, вы слышали, она говорит!

Маша вышла из-за двери, платочком вытирая слёзы.

— Александр Валерьевич, сегодня Любе годик. Смотрите, какой она вам подарок сделала, говорить начала.

— Мы не будем праздновать ее день рождения, извините, Маша. Я знаю, что ей год, но радоваться не могу. Сегодня год со дня смерти моей жены.

??????????????????????????Корецкий отдал Любу няне и ушел к себе в комнату. Через час в дверь постучали.

— Кто? Маша, это вы?

— Нет, Александр Валерьевич, это Женя. Можно я с вами поговорю?

— Заходи. Что у тебя случилось?

— Случилось не у меня, а у вас. Вы не любите Любу. Почему? Она очень хорошая. Знаете, как с ней интересно играть! Она все буквы знает, а читать никак не может. Я ее прошу хотя бы слоги, а она ни в какую. Люба вам сегодня первые слова сказала. Она сейчас плачет, тихо плачет.

— Женя, ты не права, я люблю дочь, просто я не умею играть с детьми. Тебя мама послала?

— Нет, что вы, она меня к вам не пускает. Она говорит, что вы серьезный человек, и чтобы я со своими глупостями не лезла. Она меня заругает, когда узнает, что я к вам ходила. Но я думаю, что я должна была сказать про Любу. Извините.

Девочка выскочила в коридор, торопливо прикрыв за собой дверь.

Корецкий улыбался: «Смелая девочка, как она свою подружку защищает, добра ей хочет. Интересно, а правда ли Люба показывает буквы? Может, пойти посмотреть? Нет позже, а то еще Женька вообразит, что я ее послушал». Но любопытство взяло верх, и он пошел в детскую. На полу посередине ковра сидела Люба, а рядом с ней Женька читала сказку про колобка. Периодически Женя переставала читать и спрашивала: «Люба, где колобок? — малышка пальчиком тыкала в картинку. — Где Лиса?» — и Люба показывала лису. Корецкий тоже сел на ковер. «Люба, а где медведь?» Медведя на этой странице не было. Девочка повернула к себе книжку, перелистнула страницу и показала на медведя. Потом снова посмотрела в глаза отцу и сказала:

— Папа, на Бубу.

Она протянула к нему свои ручки. Корецкий поднял дочку и произнес:

— Пойдем в мою комнату, мы с тобой поиграем.

Он принес девочку в кабинет, показывал ей разные предметы и называл их несколько раз, пока Люба не начинала повторять слова и показывать пальцем.

— Дочка, так с тобой уже можно языки учить. Какая ты способная девочка получилась.

Он вышел на кухню с Любой на руках. Маша месила тесто.

— Боже мой, Александр Валерьевич, что случилось, неужели Женька ее обидела? Или она ушиблась?

— Да не причитайте вы, я сам взял дочь, мы с ней разные предметы учили. Я думаю, что с ней уже можно заниматься языками.

— А она не малая? — У Маши чуть глаза не выскочили от удивления.

— Она очень способная, — с гордостью произнёс Корецкий, — я сам буду с ней заниматься. В игровой форме можно. А она понимает, честное слово.

— Вот и хорошо, вот и славно. Люба будет с папой играть, наконец-то. Александр Валерьевич, я уж совсем отчаялась, думала, вы никогда дочку не полюбите. Вы посмотрите, какая красавица черноглазая, а как любит, чтоб ей читали. Мы ей все Женины книжки перечитали.

— А в библиотеке? — Корецкий удивился: при такой-то библиотеке ребёнку почитать нечего?!

— Я же не могу без спроса.

— Маша, единственная комната, которую я закрываю на ключ, это мой кабинет. Там документы, а библиотека нужна, чтобы ей пользовались. Маша, я прошу не выносить книги из квартиры, но читать вы можете все, что вам захочется. А завтра давайте съездим в книжный и купим детские книжки. Пусть Женя Любе читает — обеим польза.

Прошел еще один год. Корецкий каждый день занимался с Любой, она уже свободно говорила на русском и английском языках, знала ноты и пробовала играть на рояле, пусть совсем простые вещи, но ей это нравилось. Со следующего месяца Корецкий собирался добавить изучение французского. Маша была рада тому, что отец два-три часа каждый день проводит с дочерью.