Через день после окончания конференции созданная при райкоме РКП(б) комиссия распределяла работу по проведению празднования 7 Ноября, она поручила Борису Алёшкину выступить с приветственной речью на торжественном заседании и, кроме того, обеспечить активное участие комсомольцев и молодёжи села в демонстрации. Концерт и спектакль к этому торжественному дню товарищи Ковалевский и Мищенко готовили уже давно, Борису предстояло сыграть одну из ролей, да согласовать программу концерта с РК РКП(б).

Добиваться активности комсомольцев и принуждать их к участию в готовящихся мероприятиях в то время необходимости не было, они тогда шли на демонстрацию, как на праздник. Труднее было организовать участие беспартийной молодежи, а она пока ещё составляла большинство. Пришлось разбить всё село на участки, закрепить жителей участка за каждым комсомольцем, обязав их провести соответствующую агитацию среди своих соседей и товарищей. Работа эта прошла успешно, и в демонстрации приняли участие почти 100 % шкотовской молодёжи.

О своей речи на торжественном собрании Борис и не думал, он, конечно, не готовил и не писал её заранее, ведь это был не какой-то особый политический доклад. Выступил он экспромтом, вложив в речь те чувства, которые владели сердцами и душами почти всей молодёжи, и уж во всяком случае, всех комсомольцев. Впрочем, тогда большинство ораторов на подобных собраниях так и выступали – без заранее написанного текста, от души. Их речи, может быть, не всегда бывали достаточно гладкими и политически выдержанными, но тогда этому особого значения не придавали: главное, что все они были направлены на заботу об укреплении советской власти и выполнении тех задач, которые ставила перед народом партия.

За период своего почти трёхлетнего пребывания в комсомоле Борис успел уже достаточно развить в себе тот ораторский талант, который у него, по-видимому, имелся, поэтому выступил хорошо. Во всяком случае, Анна Николаевна, рассказывая мужу, не присутствовавшему на торжественном собрании, о том, как оно прошло, заявила:

– По-моему, всё-таки лучше всех сказал наш Борька: коротко, вдохновенно и очень убедительно! Всем учителям понравилось, и все они меня поздравляли с таким сыном!

Разговор происходил во время завтрака (отец уходил на работу очень рано и поэтому завтракал отдельно – раньше, чем вставала вся семья), в кухне, где, как мы знаем, спал Борис. Последний уже проснулся, но не подавал вида, и, слушая слова мачехи, которая в глаза, наверно, не стала бы так его расхваливать, был очень горд собой.

В конторе Дальлеса было решено, что Алёшкин отправится в Стеклянуху 10 ноября, когда туда пойдёт подвода с инструментом и гвоздями. Борис задумал воспользоваться имевшимся в его распоряжении днём и съездить во Владивосток, чтобы окончательно утрясти свои отношения с лесным факультетом ГДУ. Побывав у декана факультета А. В. Василевского, он получил формальное разрешение на годовой отпуск. Это значило, что через год он может снова поступить в ГДУ на этот факультет, на первый курс, без сдачи экзаменов.

В то время из Шкотова во Владивосток и обратно ходило два поезда: один отправлялся утром, а другой – вечером. Борис после завершения дел в ГДУ решил поехать вечерним, уходящим из Владивостока в 6 часов. До отхода поезда времени у него оставалось ещё довольно много. Ему хотелось разыскать Катю, чтобы повидаться с ней, но, во-первых, он не знал её точного адреса, а во-вторых, не был уверен в радушном приёме. Как ни изменилось за последнее время её отношение к нему, всё же пока она его сторонилась, а здесь, у чужих людей, она, конечно, будет совсем недовольна его появлением. Он отправился в кино, посмотрел только что вышедшую новую картину «Красные дьяволята», фильм ему очень понравился.

Погуляв ещё немного по Светланской – как её, по привычке, называли горожане, или Ленинской улице – как она теперь называлась официально, он пришёл на вокзал, купил билет и спустился на перрон, около которого уже стоял поезд, называвшийся сучанским, хотя мы знаем, что он ходил только до станции Кангауз. Зайдя в вагон, где уже было довольно много народа, в поисках более или менее удобного места Борис прошёл через весь поезд.

В вагонах уже становилось совсем темно, освещался этот поезд фонарями со свечами. Кондукторы, стараясь сэкономить свечи, зажигали их как можно позднее, во всяком случае, не раньше, чем поезд тронется с места.

Кстати сказать, к этому времени уже отменили порядок, по которому для китайцев и корейцев выделялись отдельные вагоны: они могли ехать вместе со всеми остальными пассажирами. Однако, привычка оказывалась сильнее приказов, и, как правило, они сами старались в поезде держаться все вместе, занимая какой-нибудь из вагонов. Набивалось их в этот вагон довольно много, все они отчаянно курили свой вонючий табак, от всех пахло черемшой, которую они употребляли в пищу, от большинства пахло потом и грязным немытым телом. Корейцы, как правило, в бане не мылись и одежду меняли только тогда, когда она приходила в негодность; рабочие-китайцы, а их было большинство, тоже особой чистотой не отличались. Ехать два-два с половиной часа в таком вагоне было тяжело.