— Таа.

Поразмыслив, я решил попробовать. Если гухоз мог говорить, я мог узнать у него что-нибудь о Доре и о городе. Гухоз, возможно, даже знает о солнечных часах, которые должны снова сделать Радар молодой. Я решил, что прогуляюсь час или около того и если не найду гухоза, то вернусь назад.

Я начал открывать дверь (вместо ручки там была старомодная железная задвижка), но она взяла меня за локоть и подняла палец: подожди немного. Она поспешила обратно в свою обувную больницу, выдвинула ящик стола, достала что-то и принесла мне. Это были три маленьких кусочка кожи размером меньше ладони. Они напоминали подошвы ботинок, выкрашенные в зеленый цвет. Дора жестом велела мне положить их в карман.

— Для чего это? — она нахмурилась, потом улыбнулась и повернула руки ладонями вверх. Очевидно, ответ был слишком сложным.

Коснувшись лямок моего рюкзака, она вопросительно посмотрела на меня. Я решил, что она права, снял его и поставил рядом с дверью. Присев на корточки, достал из него бумажник и сунул в задний карман — как будто кто-то мог потребовать у меня документы, что казалось полным абсурдом. Делая это, я смотрел на Радар, задаваясь вопросом, как она отнесется к тому, что я оставлю ее с Дорой. Она подняла голову, когда я встал и открыл дверь, потом снова положила ее на лапы и задремала. А почему бы и нет? Ее живот был набит вкусной едой, и она оставалась со старым другом.

От дома аллея вела к широкой грунтовой дороге — настоящей магистрали, окруженной маками. Там были и другие цветы, но либо увядающие, либо уже мертвые. Я обернулся, чтобы посмотреть назад — над дверью висел большой деревянный башмак, ярко-красный, похожий на те, что носила Дора. Я подумал, что это, должно быть, вывеска. Она стояла под башмаком, улыбаясь и указывая направо, на случай, если я вдруг забыл, в какую сторону идти. Это было так по-матерински, что я не смог сдержать улыбки.

— Меня зовут Чарли Рид, мэм. И если я этого не говорил, то скажу: спасибо вам за то, что нас накормили. Мне очень приятно с вами познакомиться.

Кивнув, она показала на меня, потом похлопала себя по груди в области сердца. Для этого перевод не требовался.

— Могу я спросить еще кое-что? — она кивнула. — Я говорю на вашем языке? Ведь так? — она засмеялась и пожала плечами — или не поняла меня, или не знала, или чувствовала, что это не имеет значения. — Ладно, все хорошо.

— Хорр-о.

Она вошла в дом и закрыла дверь. В начале дорожки была вывеска, похожая на меню, которое некоторые рестораны вывешивают на тротуаре. Ее сторона справа, в том направлении, куда мне требовалось идти, была пустой. На стороне, обращенной влево, был стишок из четырех строк на совершенно понятном английском языке:

Старую обувь можешь отдать

И у меня новую взять.

Если сюда решишь заглянуть,

Значит, удачным будет твой путь.

Я смотрел на эти слова гораздо дольше, чем требовалось, чтобы их прочитать. Теперь я понял, откуда взялись ботинки, которые она ремонтировала, но не только это — я узнал почерк. Я много раз видел его на чеках и на тех конвертах, что опускал в почтовый ящик на Сикамор-стрит, 1. Мистер Боудич сделал этот знак бог знает сколько лет назад.

Идти без рюкзака было легче, что меня радовало. Оглядываться в поисках Радар и не видеть ее было не так приятно, но я был уверен, что у Доры она в безопасности. Я не знал времени из-за того, что мой телефон не работал, а из-за постоянной облачности не мог даже приблизительно определить время по солнцу. Оно было там, наверху, но только в виде тусклого пятна за облаками. Я решил, что воспользуюсь старым скаутским способом определения времени и расстояния: сделаю три или четыре взгляда [151] и, если по-прежнему не увижу никаких признаков гухоза, то развернусь и пойду обратно.

В пути я думал о вывеске со стишком на ней. Меню ресторана должно быть написано с обеих сторон, чтобы его могли видеть идущие в разных направлениях. На этой доске стишок был только с одной стороны, что наводило на мысль, что движение по магистрали шло только в одну сторону — к дому, который я должен был отыскать. Я не мог понять, почему, но, может быть, гухоз мне это скажет. Если он, конечно, действительно существует.

Я дошел до конца третьего взгляда, где дорога поднималась и проходила через горбатый деревянный мост (русло ручья под ним было высохшим), когда начал слышать шум. Это были не машины, а что-то живое — похоже, птицы. Когда я добрался до самой высокой точки моста, то увидел справа от себя дом. На левой стороне дороги больше не было маков; лес подступил к самому краю. Дом был намного больше, чем коттедж обувщицы, почти как дом на ранчо в каком-нибудь вестерне по TКM, и рядом с ним стояли хозяйственные постройки, две большие и одна маленькая. Самая большая походила на амбар. Это была усадьба, за которой виднелся большой огород с аккуратными рядами растений. Я не знал, что это такое — из меня еще тот огородник, — но узнал кукурузу, когда увидел ее. Все здания были старыми и такими же серыми, как кожа обувщицы, но казались достаточно прочными.

Гул исходил от гусей, которых была по меньшей мере дюжина. Они окружали девушку в синем платье и белом фартуке. Одной рукой она придерживала фартук, другой брала из него пригоршни корма и разбрасывала вокруг. Гуси жадно накидывались на него, гогоча и хлопая крыльями. Неподалеку стояла белая лошадь, евшая что-то из жестяного корыта и выглядевшая тощей и старой. На ум откуда-то пришло слово «спавинированная» [152] , но я не знал точно, что оно значит и можно ли его применить к этому животному. На ее голове сидела бабочка — нормального размера, что было для меня некоторым облегчением. Когда я приблизился, она улетела.