При выходе из мэрии после вручения медали почетного гражданина города Гренобля: «Интересно, где бы можно было продать эту медаль?»

О сотрудниках: «Поглядите на них… они сумасшедшие… Я директор сумасшедших. Если вызвать психовозку, всех, ну всех заметут до одного…»

На выборах в Академию, когда не то Ю.М. Каган, не то Ю.А. Осипьян обскакали его, с раздражением: «Эти люди на ходу подметки режут».

О шведских женщинах, одетых по моде 1981 года: «Странные брюки носят местные дамы. Совершенно непонятно, что там у них внутри».

Однажды в минуту размышлений на свободные темы: «Многое понятно. Но есть мировые загадки. Например, куда Абрикосов девает деньги?»

Четверговый теорсеминар в Физпроблемах. Халат председательствует, докладчик А.Ф. Андреев. Он рассказывает свою новую работу, что-то из релятивистской квантовой теории. Зал полон. Все сначала идет гладко. Но в зале Владимир Наумович Грибов. Замечательный физик и удивительный критик, способный мгновенно увидеть самую суть докладываемой работы. Что-то ему не нравится. Он высказывает это докладчику. Андреев возражает. Постепенно обсуждение превращается в вихрь вопросов и ответов на сильно повышенных тонах. Дальнейшего продвижения доклада нет и не предвидится. В какой-то момент некто из задних рядов не выдерживает и кричит: «Прекратите! Дайте докладчику продолжить». Но тут встает председатель и говорит: «Не вмешивайтесь. У нас здесь свой монастырь и свой устав».

Бой титанов продолжается.

Во время оно во всех советских организациях должен был быть ежемесячный или по крайней мере ежеквартальный идеологический семинар, где нужно было обсуждать работы классиков марксизма-ленинизма, постановления партсъездов и тому подобное. В нашем институте он тоже был, но под этим соусом подавались совсем другие блюда. Обычно на такие семинары к нам приезжали наши коллеги-гуманитарии и вели речь на самые разнообразные и интересные темы. Вспоминается, приехал как-то раз Сергей Аверинцев. Потомственный филолог, знаток многих восточных и древних языков, человек глубокой гуманитарной культуры. Он рассказывал про предмет классической филологии – науки, каковая на основе изучения древних текстов должна донести до нас, как жили люди в те времена, во что они верили, что для них было важно, как они общались друг с другом, любили, страдали, переживали… Это был упоительный рассказ большого мастера, влюбленного в свое дело. Когда он кончил и уже собрался уходить, Халат вдруг спросил: «Сергей Сергеевич, приезжайте к нам еще раз и расскажите нам про Фройда, мы здесь про Фройда ничего не знаем». Он почему-то произнес фамилию Фрейда на немецкий лад. Не знаю, какая связь у психоанализа с классической филологией, но тут Дзялошинский произнес, заикаясь: «Уж ты-ты, ты-ы, Иса-а-ак, – эт-то т-т-очно…» Все утонуло в смехе. Сергей Аверинцев к нам больше не приехал. Лекцию про Зигмунда Фрейда на одном из следующих идеологических семинаров прочел Дзялошинский сам. Он был редактором изданных впервые после 20-х годов «Лекций по психоанализу».

Как в Бакуриани зимой, каждое лето в Черноморке, пригороде Одессы, были летние школы по физике, организуемые А.А. Абрикосовым. Не помню, что случилось: то ли надо было заплатить за аренду зала, то ли внести деньги за кого-то из еще не приехавших участников. Администрация требует деньги немедленно, а их у нас нет. Идем к Халату, он тут же вынимает из кармана 100 рублей – деньги по тем временам немаленькие – и говорит: «Идите, соберите недостающую сумму, тут среди участников есть еще богатые люди».

Насколько я помню, контакты с «богатыми людьми» большим успехом не увенчались, но выйти из положения как-то удалось.

Мила Прозорова как-то рассказывала, как сотрудники Физпроблем возвращались с какой-то конференции. Халат пошел к Капице, который ехал в отдельном купе, играть в шахматы. Когда он вернулся, она его спросила: «Ну, как? Выиграли?» Ответ был незамедлителен: «Разве я похож на сумасшедшего?»

Рассказ про ИМ будет неполным, если хотя бы чуть-чуть не коснуться его страсти к комбинированию. Троцкий писал про Ленина, что нельзя обыграть человека, который думает о революции 24 часа в сутки. ИМ думал об институте и обо всем, что с ним связано, похоже, столько же. В конце перестройки настало время, когда для директоров институтов предполагалось ввести ограничения по возрасту. ИМ предлагает Льву Петровичу Горькову сменить его на этом посту. Тот соглашается при условии, если он получит одобрение научного коллектива. Казалось бы, чего проще объявить о предстоящей смене директора на ученом совете, а затем провести тайное голосование на общем собрании научных сотрудников. Но все идет по другому сценарию. Неизвестно, кто из старших членов ученого совета был посвящен в этот план, но в какой-то момент Эммануил Иосифович Рашба предложил двум научным сотрудникам (докторам наук) произвести тайный опрос всех сотрудников на сей предмет. Эти наивные души соглашаются. Опрос закончен. Горьков получает полное одобрение. О чем информируют его и директора. На следующем ученом совете Халат встает и, как ни в чем не бывало, произносит, что он поговорил с А.М. Прохоровым (тогдашний академик-секретарь Отделения общей физики и астрономии и директор Института общей физики) и тот ему сказал-де – не стоит беспокоиться: «Мы с тобой вечные». Можно представить себе чувства Льва Петровича Горькова…

К концу перестройки ИМ, предчувствуя грядущие перемены и желая предотвратить разъезд сотрудников из нашего института по всему миру, пытается организовать несколько зарубежных филиалов сначала в Италии, затем во Франции, Израиле и США, но эти усилия, успешные поначалу, в конечном итоге не срабатывают – птенцы разлетаются из золотых клеток. Слишком велика разница научных интересов.

С падением железного занавеса институт понес большие потери. В дальние края уехали многие именитые сотрудники. Тут же налетели стервятники. Институт и прежде вызывал зависть академического сообщества, а тут стали раздаваться голоса, поющие за упокой. Характерно суждение академика Ж.И. Алферова, промелькнувшее в одном из его многочисленных интервью, что Институт Ландау из-за отъезда ведущих ученых за рубеж теперь существует практически только на бумаге. Халатников уже не мог по возрасту возглавлять институт, и он, подобно Медее, начал губить собственное детище, предлагая то призвать на директорство варягов, то вообще расформировать институт, разбросав сотрудников по разным институтам, направив большую его часть обратно в теоротдел Института Капицы, откуда он в свое время вышел. Положение усугублялось постоянным отсутствием директора института Володи Захарова, получившего постоянную полугодовую позицию в Аризонском университете. Такая делокализация директора академического института плохо вписывалось в традиции Академии. Было организовано специальное заседание Президиума Академии наук, посвященное Институту Ландау. Особенно горел желанием потопить Институт Ландау наш старый завистник – академик В.Л. Гинзбург. Пришлось мне, как вице-директору института, выступить и доказать, что и после отъезда старой гвардии институт по-прежнему – лучший в Отделении общей физики и астрономии по числу и уровню публикаций, защит диссертаций, проведению отечественных и международных конференций, работе со студентами и аспирантами. Бедным злопыхателям во главе с президентом РАН Ю.С. Осиповым, и иже с ним, возразить было нечего. Институт был спасен. Существенной оказалась позиция, занятая вице-президентом Академии Александром Федоровичем Андреевым и, особенно, академиком-секретарем нашего отделения Леонидом Вениаминовичем Келдышем, которые поверили мне, что институт сможет успешно функционировать и в отсутствие Захарова.

Так оно и было, и Исаак Маркович оказал в этом существенную поддержку. Он организовал для студентов Института Ландау, Института Капицы, Института Лебедева и Института физики твердого тела стипендии немецкого общества имени Гельмгольца, служившие серьезной материальной поддержкой в это голодное время. Стипендии для граждан другого государства, не облагаемые налогом, – совершенно беспрецедентная инициатива, реализованная лишь благодаря международному научному авторитету, да и личному обаянию И.М. Халатникова. Кроме этого, продолжали функционировать программы научного обмена с Центром научных исследований Франции, Вейцмановским институтом в Израиле, связи с итальянским научным сообществом, также установленные по инициативе ИМ.

Делокализацию директора и связанные с ней разброд и шатания в рядах сотрудников удалось победить лишь десять лет спустя. К этому времени меня уже в России не было. В этот раз ИМ решительно выступил за сохранение и укрепление института и приход к руководству новой администрации во главе с Володей Лебедевым. Институт вступил в новую пору.

Поставив в этой истории точку, скажу, что представленные лоскуты воспоминаний не отражают самую сильную черту Халата, отличающую его от всех научных директоров. Это – любовь и поддержка способной молодежи, любовь к ярким мальчикам (про девочек отдельная история). Поэтому он и создал уникальный институт. До самых его последних можно было заметить, как у него светились глаза, когда он слушал технически сложную работу в исполнении молодого человека, которого он видит, возможно, впервые.