Сделав признание, Витёк обхватил голову руками и снова принялся рыдать. Но, в этот раз, я не налил ему воды, так как сам сидел не в силах пошевелиться. Когда он успокоился, я, конечно, попытался выяснить причину, по которой он не пришел ему на помощь и дал погибнуть такой страшной смертью. Но, я так ничего из него не вытащил. Либо он действительно просто впал в оцепенение и все произошло так быстро, что он не успел среагировать (этой версии впоследствии придерживался сам Витя), либо он просто не захотел говорить мне о настоящей причине, подвигнувшей его к этому преступлению (я больше склонялся к этой версии).

Позже я не раз думал об этом случае и у меня даже появлялись какие-то соображения о возможных причинах такого поступка, но все они не выдерживали серьезной критики, и я просто перестал размышлять на эту тему. Я также не знаю, как сложилась дальнейшая судьба Вити. После нашего разговора у меня дома, мы перестали с ним общаться. С тех пор как закончили институт я не видел его ни разу. Мы никогда больше не созванивались и не обменивались сообщениями.

Вам, наверное, интересно, не пытался ли я позвонить Лехе? Пытался. Но, в трубке я всякий раз слышал лишь веселенькую рождественскую мелодию, установленную Лехой вместо гудков в свой последний Новый год.

Теперь прошло уже более десяти лет и о той истории мне напоминают лишь поздравления с Днем рождения, усыпанные веселыми смайликами, которые каждый год приходят мне на телефон сами знаете от кого.

При слабом свете луны и под звуки цикад я плыл по небольшой извилистой речке в поисках места, где можно было бы наконец избавиться от трупа. Луна едва светила, и я плыл не спеша, аккуратно загребая веслами, стараясь не шуметь, дабы не привлечь к себе ненужного внимания. Конечно, была глубокая ночь и вокруг не было ни души, но, береженого Бог бережет. Наша деревня, от которой я отплыл уже довольно далеко, стояла погруженная в темноту и только в одной избе я заметил слабый свет керосиновой лампы. Не спится же кому-то!

Он, то есть труп кузнеца нашего Алешки, лежал замотанный в тряпки на дне лодки, и я старался на него не глядеть. Не скажу, что шибко боюсь мертвецов, да только все равно, как-то жутковато. Хорошо, хоть мешок ему на голову догадался надеть, а то бы пялился сейчас на меня своими выпученными глазами. А чего на меня глядеть? Сам виноват – пришел ко мне ни свет, ни заря и давай деньги требовать, которые сам же мне и одолжил давеча. Я говорю – нет у меня сейчас, а он с кулаками полез. Ну и получил кочергой по голове, отчего и околел. Жалко его, а что мне оставалось?

Ну вот, кажись приплыли. Река в этом месте широкая, течения почти нет. Хорошее место. Сброшу его здесь и быстренько обратно поплыву, а то спать ужас как охота. Главное, чтобы он за мной не увязался. Мне еще бабка моя рассказывала, что убиенные и в речке схороненные так делают. Плывут под водой за своим убийцей, так, что их и не видно, а потом неожиданно выпрыгивают, хватают и утаскивают за собой в тьму бездонную. И нет человека. Жуть! Бабка моя знала в этом толк, ей верить можно.

Сбросив тело кузнеца в воду (пришлось повозиться, здоровенный был, гад) я направил свою лодочку в обратном направлении. Плыть обратно было труднее, так как против течения. Гребешь веслами, а такое ощущение, что лодка на месте стоит, словно ее кто-то схватил и обратно тянет. А ну как это кузнец меня не пускает? Вот же, пристал, сволочь! Осторожно свесившись за борт, я стал всматриваться в воду. Вода мутная, да и темнота кругом – не видно ни черта. Перекрестившись, я сильнее налег на весла. Лодка поддалась, и я облегченно вздохнул.

Всю дорогу где-то вдалеке ухал филин. Луна почти вся скрылась в облаках и стало совсем темно. Погружаясь в воду, весла постоянно хлюпали, создавая неприятное ощущение, словно кто-то выныривает из темной воды у самой лодки. Ух, скорее бы уже доплыть.

Наконец показалась наша деревня, и вон уже и пристань виднеется. Погодь, а кто это там стоит на пристани среди ночи? Дряхлая пристань едва выглядывала из камышей. Кривые опоры, торчащие из воды, выглядели совсем не крепко – того и гляди завалятся в воду. На самом краю кто-то стоял. Приблизившись, я понял, что это женщина. Да, что б меня… Это же Настя, жинка кузнеца! Она стояла и глядела как я приближаюсь к берегу и по всему видать имела ко мне дело. На всякий случай, я переложил небольшой топорик из-под лавки к себе в сапог и стал готовиться причалить.

До пристани оставалось еще саженей пять, когда она закричала мне что-то своим слегка истеричным голосом, но я ни слова не понял, что и показал ей приложив ладонь к уху, мол «чего?» Она закричала громче и тут я уже сообразил, что она спрашивает меня, не видел ли я ее мужа.

Я человек честный и врать не люблю, но в данном случае мне ничего не оставалось, как пожав плечами крикнуть в ответ что нет, не видел. Я причалил и стал привязывать лодку. Мой ответ ее отчего-то никак не успокоил и она, приблизившись ко мне, стала допытываться, что это я по ночам на реке околачиваюсь? Стараясь сохранять спокойствие, я ответил, что плавал сети проверять. Сказал и аж мурашки по спине пошли – а что если поутру рыбаки сетями Лешку вытащат? Вот шуму то в деревне будет! Тогда она точно на меня и покажет, не отвертишься. Я взглянул на нее, пытаясь понять, как ей мой ответ. Не поверила. Бросившись ко мне и вцепившись в ворот моей рубахи, стала совсем уж истерично кричать, что-то про кровь на моей одежде (видимо запачкался, когда волок его в лодку), про деньги, которые я ее мужу задолжал и не отдаю и еще что-то совсем уж в истерике, что и не разобрать. Вот тут мне топорик и пригодился. Телосложения она была не крепкого, можно даже сказать изящного, так что долго я не возился. Поначалу решил сделать доброе дело – отвезти ее на лодке туда же, где муженька ее схоронил, вот ведь им там хорошо было бы вместе! Но, как подумал, сколько мне придется туда-сюда плавать, так и отказался от этого замысла. Сбросил прямо у пристани в воду и отправился домой.

До дома дошел быстро, благо почти у реки живу. Настроение было так себе, устал как пес. Завалился спать сразу же, да только уснуть никак не получалось. Все-таки тяжело живется человеку, если у него совесть есть. Другой бы, может, на моем месте уснул бы сразу, не мучаясь, да только не я. Лежу и кошки на душе скребутся. Жалко их, да что поделаешь? Но, кроме совести, чувствую, еще что-то есть. Страх! Причем такой, что аж дышать тяжело. Одно дело просто так мертвецов боятся, в общем, так сказать – это, по-моему, глупо. Другое дело, когда ты сам в их смерти повинен. Тут все совсем по-другому. Лежишь в темноте, еле дышишь и прислушиваешься к каждому звуку или шороху, коих в старом доме полно по ночам. Как тут уснуть? Лежу, прислушиваюсь. За окном ветер шумит, где-то совсем далеко снова филин заухал. Вдруг, слышу, где-то в избе стукнуло, что-то, как будто кто посудину на стол поставил, а затем снова, бряк, будто что упало со стола и покатилось. Может, кот мой, сволочь, опять по столу шастает?