Шрифт:
Меховецкий не видел его всего каких-то месяца два и сейчас заметил, каким он стал подтянутым и бодрым. Не то что там, в родовом замке, где был подавлен, апатичен. Нахлынуло что-то на князя Адама после убийства первого Димитрия, и его, впечатлительного, подкосило. Сейчас же он выглядел помолодевшим, был свеж, румян, взбодрился в многодневном конном переходе, проделав в седле весь путь от своего замка до вот этого селения, затерянного в Комаринских лесах.
– Ты что же выпустил-то его из рук! – забрюзжал князь Адам, когда Меховецкий рассказал ему про войсковые дела. – Что здесь творится-то?!
– Я посмотрел бы на тебя, как бы у тебя-то всё получилось! – съязвил Меховецкий.
Он был раздражён. Его раздражал повелительный тон князя Адама. А теперь и вовсе, когда он стал гетманом и на него смотрело всё войско. Как же, послушаются его гусары, когда увидят, что их гетмана гоняет всякий, кому не лень.
– А вот сейчас ты сам попробуй-ка подступись к нему! Хи-хи! – прыснул он коротким смешком прямо в лицо князю Адаму, взирая смело на него.
Они поговорили, погорячились, а ближе к вечеру оба заявились в шатёр к Матюшке.
И там князь Адам повёл себя настороженно и осмотрительно.
Их Матюшка, тот самый мелкий воришка, сидел сейчас в царском шатре и пил вино, красный, распаренный после баньки. Её топили по два раза в день лишь для него, как только объявился он с лагерем около вот этой деревеньки. А подле него, тут же рядом, был его любимец, шут Петька. Тот сидел на ковре у ног его, серьёзным был, не шевелился почему-то.
«А-а, пёс, столбняк хватил!» – со злорадством подумал Меховецкий. Он, как и дьяк Пахомка, недолюбливал шута и повесил бы его давно на дереве, будь то в его власти.
– Петька, а ты почто сник? Тебе бы надо бабу найти! – стал балагурить дьяк и, как всегда, донимать шута.
Петька поднялся с ковра и сделал вид, что намерен посчитаться с ним, но лишь огрызнулся, когда дьяк невольно отстранился от него. Состроив рожицу, он плюнул на ковёр и растёр плевок, демонстративно шаркнув подошвой сапога… Что он хотел показать этим? То дьяк не понял, отвёл от него пренебрежительно глаза… Ох, как же рисковал он, дьяк, умница и интриган! Не принимал он всерьёз шута, за что платил частенько, но так и не задумался над этим. Сейчас же ему, дьяку, здесь не грозило ничего, пока царь доверял ему.
– Прошу, панове, прошу! – раздался радушный возглас царя, как только они вошли к нему в шатёр, вошли вместе с Будило и Тышкевичем.
Меховецкий не решился идти сюда вдвоём лишь с князем Адамом, о чём, как он заметил, Матюшка догадался сразу. И что-то тёмное мелькнуло на лице его, Матюшки.
– О тебе, князь Адам, наслышан много я от пана Меховецкого! Не так ли, пан Николай?.. Хм-хм! – усмехнулся он, когда увидел кислую физиономию своего гетмана. – Я буду в милости держать тебя!
Князь Адам хотел было возмутиться. Но Меховецкий легонько задел его рукой, повёл бровями, как бы напоминая о том, о чём предупреждал его вот только что. И князь Адам, смущённо, но всё же поклонился царю, тому воришке, над которым потешался всего каких-то четыре месяца назад у себя в замке, над тем, как тот был похож на кармелита… А тут – на тебе! Царь! И жесты царские, и царская улыбка, величественная, слегка надменная, достоинства полна. И ум откуда-то вдруг появился… Чёрт возьми! Не думал он, князь Адам, тогда, когда принимал в своём замке вот этого Матюшку, что и ему придётся подходить к его руке, почтительно, нагнувши спину… Но подошёл… И уловил он мельком взгляд царя: холодный, и всё те же, навыкате, блестели наглые глаза.
Пришли ещё полковники и ротмистры. И все уселись за стол вместе с царём…
– Господа, – обратился Меховецкий к собравшимся, – нам нужно решить, что делать, куда теперь выступать всем войском. И о зимовке надо бы подумать.
Эти дела были его, как гетмана. И в них он старался не пускать Матюшку, всячески оттеснял. И здесь, на совете, было решено идти на Брянск, где в прошлый раз их уже встречали хлебом-солью.
– Встретят и сейчас! – уверенно заявил Матюшка.
Он переглянулся с Пахомкой, кивнул ему головой, и дьяк выскользнул из шатра. И тотчас же холопы понесли на стол какую-то снедь. Изысканностью и изобилием она не страдала. Её только-только хватало, чтобы перекусить… Да, царский стол выглядел не по-царски: был скудным, однообразным.
Но тут холопы внесли в шатёр бочонок с крепким напитком, и все занялись вином.
Матюшка набрался быстро, сидел бледным и вдруг сорвался, когда князь Адам заикнулся о папе: мол, до Рима уже дошла весть о чудесном спасении его, царя Димитрия…
– Не папа же спас меня! И что мне папа! Для меня каждый поп – папа! – ввернул он ловко подсказанное ему как-то Меховецким.
Он богохульствовал вовсю. Припомнив Божью Матерь, прошёлся он насчёт Христа, не замечая вытянувшихся лиц полковников. И видел он перед собой лишь физиономию князя Адама, который над чем-то посмеивался. А он, в общем-то, изощрялся лишь для него. Он утомился от своих же речей, напоследок заставил ещё плясать Петьку. И тот, выжатый припадком, ещё кривлялся долго горбатым снопом перед гостями.
Глава 5. Рожинский
Март, число 20-е по русскому календарю. Уже поёт капель вовсю, и солнце ярко отражается от белизны кругом. Искрится снег и колет глаз, играет бликами повсюду. Всё повернуло на весну уже, всё ждёт её, красавицу зелёную, когда придёт она и, прихорашиваясь, очистит землю до черноты, а небо до нестерпимой синевы, разгонит облака ненужные.
Рожинский, князь Роман, вёл отряд гусар в две сотни всадников. А впереди разъездом скакали тоже его люди. Аргамак под ним шёл лёгкой рысью, а то переходил на быстрый шаг. Поскрипывало в такт седло, и звякала уздечка, хрустел, кололся тонкий лёд под твёрдыми копытами, и уходила, стремительно стелилась под ноги коня дорога. И всё назад, назад. Кусты мелькали, и деревья, и выбоины на дороге, укатанной санями и схваченной ночными, ещё сильными морозами.