— Будем пить чай, — с наслаждением говорит Катюшкин.

Мы покупаем конфет и мятных пряников. После семи дней, проведенных в лесу, одна мысль о том, что сейчас мы попаримся, а затем сядем за стол, доставляет нам невыразимое блаженство.

Теперь, когда я уже представляю, где мы находимся, когда знаю, что до той деревни, которую я мысленно называю деревней моего отца, добрых полторы сотни километров и что, видно, не судьба мне нынче добраться дотуда, я ощущаю, как сильна все-таки была надежда.

Около сельсовета я замедляю шаги. Здесь, на стене избы, висит доска с именами жителей деревни, погибших в дни войны. Какой же длинный этот список!

Я чувствую, как комок подкатывает у меня к горлу. Медленно я дочитываю список до самого конца, до последней строки.

Дальше мы идем молча. «Бондаренко» — эта фамилия сидит у меня в мозгу. Среди тех ребят, что отыскали записку отца, тоже есть Бондаренко. И пусть это только совпадение, кажется, лишь теперь я начинаю по-настоящему понимать, отчего те ребята так бережно, так старательно упаковывали позеленевшую винтовочную гильзу…

Ни попариться, ни попить чаю мы не успеваем. Едва только мы подходим к дому, где ждет нас баня, едва только любопытная ребятня высыпает нам навстречу, как нас догоняет солдат, посланный ротным. Приказ — отправляться немедленно.

— Хоть бы молочка попили! — жалеет нас хозяйка.

Она торопливо выносит ведро с молоком, и мы пьем его, зачерпывая прямо из ведра кружкой. Молоко теплое, парное. Молочные усы вырастают у нас возле губ и тут же превращаются в иней. Хорошо!

Катюшкин с сожалением оглядывается на дымок, вьющийся над баней.

И снова ночная дорога. Что, куда — неизвестно. Поговаривают, что едем грузиться. И настроение уже совсем иное, чем прошлой ночью. А может быть, просто дает себя знать усталость. Схлынуло уже напряжение, и нас клонит в сон.

Под утро мы прибываем в военный городок, расположенный на окраине В. Нас размещают по казармам. Здесь мы будем двое суток ждать погрузки.

Всю дорогу, пока я, получив разрешение у замполита полка, добирался до дома, где жила Евдокия Петровна Овчинникова, я старался представить себе эту женщину, старался представить, как она меня встретит. Что несу я в этот дом? Нужно ли ворошить старое и, возможно, уже утихшее горе? Может быть, я причиню только боль своим появлением? А может быть, эта женщина так же, как моя бабушка, все пытается отыскать след своего сына? И каждая весть о нем, каждое воспоминание — дороги?

Дверь мне открыла невысокая, стриженная под мальчика девушка. На первый взгляд ей было лет восемнадцать — двадцать, не больше. В руке она держала книгу, заложив пальцем страницу, на которой застал ее мой звонок. Наверно, она ждала кого-то другого, потому что распахнула дверь с той беззаботной легкостью, с какой встречают только близких, хорошо знакомых людей. И теперь застыла на пороге, с удивлением разглядывая меня.

Наверно, и правда вид мой способен был вызвать удивление. Солдатская шинель и лейтенантские погоны, кирзовые сапоги и офицерская портупея. Я и сам чувствовал себя уверенно и естественно в этой форме лишь до тех пор, пока находился среди таких же, как и я, офицеров запаса. Стоило же мне одному выйти за пределы части, оказаться в городе, и я начал испытывать неуверенность и неловкость, словно я был полувоенным-полугражданским, полуофицером-полусолдатом. Но судьба как будто нарочно распорядилась, как будто нарочно постаралась, чтобы я появился в этом доме не в своем обычном гражданском обличье, а в этой армейской шинели, неумело затянутой портупеей.

Так мы стояли некоторое время, разглядывая друг друга, потом я спросил:

— Евдокия Петровна Овчинникова здесь живет?

— Здесь. Только ее сейчас нет дома. Но она скоро вернется. Она ушла в магазин. А что вы хотели?

Я пытался прикинуть, кем может приходиться эта девушка Евдокии Петровне. Внучка? Племянница? Может быть, просто квартирантка, студентка?..

— Видите ли, — сказал я, — мой отец когда-то воевал вместе с ее сыном. Они…

— Так, значит, вам нужен мой папа?

— Папа?

— Почему вас так удивляет, что у меня есть папа? — засмеялась она.

— Погодите, погодите, дайте разобраться, — сказал я. — Как зовут вашего отца?

— Петр Васильевич.

— Петр Васильевич Овчинников?

— Ну да.

— И он был на фронте?

— Конечно. Вы же сами сказали, что ваш отец воевал вместе с ним! — Ее уже начинал раздражать мой допрос.

— Да, но…

Я растерянно смотрел на нее.

— Ой, что же мы стоим здесь! — вдруг спохватилась она. — Проходите в комнату. Бабушка сейчас придет. И давайте познакомимся. Меня зовут Вера.