Шрифт:
— Нет, — покачала она головой. — Поздно. Ты знаешь, мне иногда кажется: пока мы далеко друг от друга, между нами еще сохраняется какая-то ниточка, что-то нас соединяет, а там… Там и это порвется. Опять казарма и клуб? Что еще?.. И не обращай внимания на мои слезы. Я сама не знаю, чего я хочу. И вообще, я зря затеяла этот разговор. Сама не понимаю, что на меня нашло…
— Мила!
— Нет, нет, и не будем к этому возвращаться. Лучше помоги мне убрать со стола. Унеси посуду в кухню.
В кухне, как всегда после подобных вечеринок, царил беспорядок. Грязные тарелки, стаканы, консервные банки, бутылки, розетки из-под варенья, ложки и вилки громоздились на кухонном столе, на газовой плите, на подоконнике. Малахов осторожно поставил грязные чашки с краю стола и уже повернулся, чтобы выйти из кухни, когда взгляд его задержался на подоконнике. Там, между консервными банками с недоеденной рыбой и бутылками, лежала картонная коробка из-под цветных карандашей. Виталькин подарок. Приемник на полупроводниках. Значит, Мила, как положила его утром сюда, так и не вспомнила.
«Если бы это была в е щ ь, — подумал вдруг Малахов с грустью, — Мила вряд ли забыла бы ее…»
Или опять, может быть, он судит ее слишком поспешно, слишком категорично?..
На картонной коробке виднелась небольшая вмятина — наверно, кто-то случайно надавил на нее. Малахов взял коробку в руки. Если приемник испорчен, Виталька не должен знать этого.
Он повернул переключатель, и в ответ так же, как утром, пробиваясь сквозь шорохи и разряды, возникла, пришла издалека слабая, едва уловимая музыка…
11
Вот он и выяснил, что хотел. Они словно шли по кругу и каждый раз возвращались к одному и тому же.
Наверно, была и его вина в том, что случилось, если оглянуться назад. Не заметил, как начал упускать Милу, прозевал когда-то этот момент, эту переломную точку, слишком был занят своей техникой, своей работой. Или был слишком уверен в Миле?.. А теперь… теперь что ж… Теперь, несмотря на все их попытки объясниться, несмотря на Милины слезы, их разносило все дальше и дальше друг от друга — наивны оказались его надежды что-то изменить, что-то исправить своим приездом.
Малахов уже мог укладывать чемодан, что он с удовольствием бы и сделал, если бы не Виталька. Даже на день раньше не хотел он расставаться с сыном. Да и обещание побывать в школе дал мальчишке. Надо выполнять обещание. Хорошо, что хоть этим мог он доставить радость Витальке, смягчить предстоящую новую разлуку с ним.
Он видел, какой счастливой гордостью светилось Виталькино лицо, когда учительница — совсем молоденькая, почти девочка (вроде бы в те времена, когда учился сам Малахов, и не было в школе таких учительниц — или просто сам он уже стареет?) — объявила, что «сейчас перед вами, ребята, выступит отец вашего одноклассника Виталия Малахова — Павел Иванович Малахов».
— Слушайте его внимательно, Павел Иванович приехал с далекого Севера и расскажет вам о своей нелегкой и очень важной службе. Пожалуйста, Павел Иванович…
И Малахов вдруг растерялся. Он привык выступать перед солдатами, перед людьми, на которых распространялась его власть, для которых его слово было приказом, законом, а тут перед ним сидели совсем маленькие ребятишки. Что мог он сказать им? Что они поймут, малыши такие? Вон пацаненок за последней партой с любопытством поглядывает на него, на Малахова, а сам успевает щелкать по затылку своего соседа. Почему-то Виталька, когда они разговаривали один на один, казался Малахову старше, серьезнее.
— Дорогие ребята, вы, конечно, знаете, что служба в Советской Армии — это ответственная и почетная обязанность… — Он произнес еще несколько фраз в том же духе и сразу почувствовал, что внимание ребят рассеивается, его слова скользят мимо них. И учительница, наверно, тоже ощутила это — она приподнялась со своего места и строго, предупреждающе оглядела класс.
«Не так я говорю, не так, — досадуя на себя, подумал Малахов. — Словно политзанятия пришел проводить к солдатам».
— Там, откуда я приехал, — сказал он, — солдатам приходится нелегко. Полярная ночь, темень, мороз, снежные бураны. Бывает, так казарму занесет — чуть ли не до крыши. От радиолокационной станции до казармы — метров двести, а зимой специальные веревки протянуты — идут солдаты и за веревку держатся, чтобы не заплутать в темноте, чтобы ветер не сбил с ног…
«Слушают. Вот теперь, кажется, слушают…»
— Трудная, одним словом, служба, а вот почти никогда я не слышал, чтобы солдаты жаловались, ныли: ах, как мне тяжело! ах, как мне трудно! Потому что знают, что служба их не только трудная, но еще и очень ответственная. Рядом граница. И если чужой самолет попробует подобраться к нашей границе, кто его заметит первым? Оператор радиолокационной станции. Вот какая у нас служба. Сейчас я расскажу вам один случай, который произошел в нашей роте несколько лет назад…
Случай, о котором он собирался рассказать, произошел еще до того, как он сам появился в роте, и знал Малахов об этом происшествии лишь по рассказам сослуживцев, но какое это имело сейчас значение? Важно, что ребята сразу зашевелились, усаживаясь поудобнее, и тут же затихли — приготовились слушать.
— В ту ночь у экрана радиолокационной станции дежурил очень опытный солдат-оператор. А дежурить на станции непросто. Вот представьте, что любого из вас посадили бы на всю ночь к экрану телевизора и сказали бы: смотри! Смотри всю ночь телевизор. Наверно, многие из вас обрадовались бы. Вот здорово — и спать не прогоняют, и смотри себе телевизор сколько душа пожелает…