Катастрофа

Аннотация

Журнал «Искорка» 1985 г., № 7, стр. 11-23

Annotation Журнал «Искорка» 1985 г., № 7, стр. 11-23 Вероятно, название этого городка, расположенного на самом юге страны, там, где с одной стороны простиралась пустыня, а с другой поднимался горный массив, так бы и осталось мало кому известным, если бы не событие, которое обрушилось на его улицы, здания оффисов и небольшие коттеджи, на казармы национальной гвардии и мэрию, где сотрудники занимались в те минуты своими обычными делами, на полицейский участок и небольшой, но достаточно фешенебельный отель, на магазины и закусочные и на стадион, где проходил матч по регби между двумя местными командами… Одним словом, как потом выяснилось, никто из жителей, где бы ни укрывался в эти минуты, не избежал того ужаса, который, точно смерч, пронёсся над городом. Этому небольшому городу и раньше уже случалось переживать стихийные бедствия: бывали здесь и землетрясения, и ураганы, приходившие с океана, и песчаные жестокие бури. Был однажды и сильнейший пожар, вызванный аварией на нефтепроводе… Об этих событиях долго помнили в городке, порой даже именно от них вели отсчёт времени, говоря: «Это было в тот год, когда пронёсся ураган «Мария»; «это случилось за два года до землетрясения»; «это случилось в те дни, когда полицейский Джексон получил ожоги, сражаясь с огнём…» Но все эти происшествия, как бы тяжелы они ни были, даже в малой степени не могли сравниться" с тем, что произошло во вторник утром. Утро в этот день не предвещало ничего необычного. Небо над городом было ясным, барометры показывали нормальное, устойчивое давление, и прогноз погоды, переданный по телевидению, был как нельзя более благоприятным. Впоследствии никто не мог объяснить — и это самое удивительное, — что же явилось предвестником надвигавшейся катастрофы. Потом, когда специальная комиссия попыталась восстановить картину происшедшего, многие жители города, те, кого опрашивали члены комиссии, могли, хотя бы приблизительно, рассказать, что именно творилось тогда с ними, однако никто из них не мог даже предположить, откуда именно исходил источник опасности. Единственное, что было достоверно: ощущение опасности распространялось хотя и стремительно, но словно бы волнообразно — сначала предчувствие тревоги ощутили жители западной окраины города, затем оно хлынуло дальше, в глубь городских кварталов, а вскоре это беспокойство и гнетущее предчувствие, подобное тому, что испытывают, наверное, животные перед началом землетрясения, уже переросло в панику, страх, ужас. Казалось, страх возникал сам по себе. И чем необъяснимей было его возникновение, тем сильнее становилось чувство давящего, гнетущего ужаса. Тогда ещё никто из тех, кто первым испытал тревогу, стремительно перерастающую в страх, не знал, что эта волна страха уже катится по всему городу. Каждый был уверен, что лишь он один — жертва странного приступа болезни, близкой к безумию. Люди метались. Одни выскакивали на улицу, надеясь именно здесь обрести спасение от надвигающейся катастрофы, другие прятались в домах, третьи пытались выбраться из города на автомашинах… Но чувство отчаяния и страха лишало их способности действовать — вывести машину из гаража, включить зажигание, верно определить направление движения. И когда те, кто выскакивал из домов, видели искажённые страхом лица других людей, их расширенные от ужаса глаза, что-то кричащие рты, — всеобщая паника разрасталась, становилась всё сильнее, всё невыносимее… Сколько времени длилось это безумие? Тем, кто был охвачен страхом и метался в ужасе, казалось, что всё тянулось необычайно долго. Однако, когда волна паники внезапно схлынула и люди начали постепенно приходить в себя, выяснилось: катастрофа продолжалась не более десяти-пятнадцати минут. Да и было ли это катастрофой? Что, собственно, произошло за эти четверть часа? Был лишь страх, было предчувствие катастрофы. И тем не менее следы этой вроде бы и не совершившейся катастрофы были ощутимы. Разбитые, столкнувшиеся машины, высаженные стёкла, осколки на асфальте, брошенные вещи — сумки, баулы, свёртки, какие-то бумаги, веером разлетевшиеся по панели, — вот что увидели те, кто, опомнившись, но ещё не понимая, что же всё-таки произошло, озирались в недоумении. Уже надсадно выли сирены полицейских машин, уже ринулись по улицам, словно сбросившие оцепенение, санитарные машины, — но теперь уже мало кто нуждался в их запоздалой помощи… Город постепенно возвращался к привычной жизни. И многие уже пытались убедить себя, что всё то, что произошло столь внезапно, было лишь результатом их воображения. Спустя час комментаторы в экстренных телевизионных новостях из столицы страны уже говорили об «эпидемии безумия в городе Кроумсхелл», «таинственном происшествии на юге», «ещё одной загадке, потрясшей землю», о «цунами страха»… Комментаторы спешили пересказать первые подробности происшедшего. Выяснилось, что некоему любителю-кинооператору Дональду Хорнстайну, владельцу небольшой лавочки, удалось кое-что заснять, и эти кадры, то словно бы вздымавшиеся ввысь, то летящие вниз, в дорожный асфальт, как будто камера беспорядочно металась в руках снимавшего, — замелькали, бесконечно повторяясь, на экранах телевизоров. Но сколько ни вглядывались в эти кадры люди, им не удавалось обнаружить ничего, что могло бы объяснить стремительный прилив ужаса, охватившего город. Кто преследовал этих бегущих людей? Почему искали они убежище? Какая сила заставляла их метаться в панике? Ответа на эти вопросы так и не было. Впрочем, комментаторы, ссылаясь на мнения авторитетных учёных, попытавшихся дать первые объяснения всему случившемуся, уже торопились высказать свои собственные предположения: «…Воздействие некоего неопознанного объекта, прошедшего над городом, направленного, по всей вероятности, к Земле инопланетянами…» «…Прорыв сквозь трещины в земной коре невидимых и неощутимых на вкус и запах скоплений ядовитого газа, ранее неизвестного науке и способного необычайно сильно воздействовать на психику человека…» «…Новый, ранее неведомый медикам вирус, принесённый течением воздуха с гор и способный вызвать массовое мгновенное и столь же быстро проходящее безумие…» «…Судя по первым гипотезам, повторение подобного явления вряд ли возможно. Жители Кроумсхелла могут быть спокойны. Теперь слово за учёными, призванными разгадать ещё одну волнующую загадку природы…» Голоса комментаторов ещё продолжали в упоённом возбуждении звучать с экранов, когда город ощутил новое приближение волны страха. Снова, как и несколько часов назад, необъяснимая тревога, перерастающая в панику, прокатилась по городу. Словно бы стремительный ветер ужаса вновь пронёсся над домами Кроумсхелла. Всё повторилось, только теперь ужас, охвативший людей, был ещё сильнее, потому что казалось: этому уже не будет конца. Но, как и в первый раз, катастрофа, обрушившаяся на город, длилась не более пятнадцати минут. Но теперь, едва только в Кроумсхелл вернулось относительное спокойствие, началось повальное бегство из города. Однако первые же машины, вырвавшиеся из Кроумсхелла на шоссе, были остановлены специальными патрулями. Выезд за черту города был перекрыт, город оказался оцеплен национальной гвардией. Слова «эпидемия», «вирус», «таинственная болезнь» замелькали в заголовках газет. Власти страны обращались к жителям Кроумсхелла по радио с призывом сохранять спокойствие и не покидать свои дома. Опасность распространения по всей стране ранее неизвестной медицине болезни, говорилось в этом обращении, заставляет нас полагаться на ваше мужество и гражданскую сознательность. Уже создана особая комиссия, состоящая из специалистов самой высокой квалификации, которая незамедлительно прибудет в Кроумсхелл для выяснения причин постигшего город бедствия и оказания необходимой помощи. Спокойствие, хладнокровие и стойкость — вот что сейчас больше всего требуется от мужественных жителей Кроумсхелла. Город объявлен зоной стихийного бедствия. Помните: взгляды всей страны сегодня обращены на юг, к вашему городу. И пусть надежда и мужество не покидают вас! Такими словами заканчивалось обращение. Ещё несколько часов прошло в тревожном ожидании. Нового прилива панического страха не последовало. А вскоре в аэропорту Кроумсхелла приземлился самолёт, на котором прибыла специальная, наделённая особыми полномочиями комиссия. Комиссия состояла из семи человек, и возглавлял её профессор Бергсон. В выражении его лица, в манере держаться сочетались озабоченность и оптимизм, деловитость и энергичная жизнерадостность, свойственная людям, уверенным в себе, знающим себе цену. И эта его уверенность, казалось, сразу передалась представителям городских властей, встречавшим комиссию в аэропорту. Фамилия профессора мало что говорила жителям города, но то почтительное уважение, с каким обращались к Бергсону остальные члены комиссии, заставляло думать, что этот человек действительно обладает и большим опытом, и немалой известностью в научном мире. В газетных статьях, посвящённых Бергсону, сообщалось, что начинал он как специалист в области космической медицины. Так или иначе, но с его появлением в городе связывали вполне реальные надежды на разгадку тайны событий, которые потрясли город. В первый день Бергсон охотно дал интервью, точнее — устроил небольшую пресс-конференцию, во время которой на вопрос одного из журналистов: какую именно из ранее высказанных точек зрения на причины катастрофы он считает наиболее вероятной? — он не без юмора заметил, что для него, как для учёного, любая точка зрения остаётся вполне вероятной до тех пор, пока не будет доказана её абсолютная невероятность. На вопрос: есть ли у него собственная версия происшедших событий? — профессор ответил, что даже если бы у него была таковая, он бы предпочёл до поры до времени её не обнародовать. Потом Бергсона спросили: приходилось ли ему раньше сталкиваться с чем-либо подобным или, по крайней мере, встречать в научной литературе упоминания о явлениях, сходных с теми, которые имели место здесь, в Кроумсхелле? Бергсон ответил: нет, не приходилось. — Если допустить, как утверждают некоторые, что страх и паника, охватившие город, были своего рода эпидемией безумия, вызванной неким, пока не известным науке вирусом, — сказал один из репортёров, обращаясь к Бергсону, — то не боитесь ли вы, профессор, стать ещё одной жертвой этой эпидемии или, говоря проще, заразиться этой таинственной и грозной болезнью? — Что ж, — ответил Бергсон, улыбаясь, — вероятно, это можно было бы считать удачей. В таком случае мы бы сразу получили убедительное доказательство данной версии… — Верит ли профессор в то, что ему и членам его комиссии удастся найти истинное объяснение катастрофы, постигшей город, обнаружить действительные её причины? — Если бы я не верил в это, меня бы здесь не было, — ответил Бергсон. — Ну, а если говорить вполне серьёзно, то главная цель нашей комиссии — воссоздать как можно более полную картину всего, что произошло, со всеми деталями и мельчайшими подробностями. Поэтому мы начнём с массового опроса свидетелей разыгравшейся драмы, тех, кто её пережил. Наша комиссия обращается ко всем жителям города с просьбой оказать нам максимальную помощь. Я бы не побоялся утверждать, что разгадка катастрофы — в ваших руках, в руках жителей Кроумсхелла… Этими словами Бергсон и закончил пресс-конференцию. Уже на следующий день комиссия приступила к работе. Одна за другой накапливались магнитофонные записи — рассказы тех, кто был свидетелем и участником катастрофических событий. Дора М., 36 лет, домохозяйка: «…Это произошло утром, как раз вскоре после того, как я отправила детей в школу. Муж мой — он банковский служащий — уехал на работу. Нет, никаких признаков беспокойства, тревоги или чего-либо необычайного я не замечала: он, как всегда, вывел «Тойоту» из гаража, поцеловал меня в щёку и уехал. А я принялась за уборку. Я хорошо помню: посуда была уже вымыта и я выключила электропосудомойку, когда вдруг ощутила первые признаки какого-то смутного, неясного беспокойства… Впрочем, такие приступы беспричинного беспокойства у меня бывали и раньше, и потому в тот момент я не придала им особого значения, только подумала, что надо бы принять таблетку транквилизатора. Но я ещё не успела добраться до аптечки, как почувствовала, что беспокойство перерастает в самую настоящую тревогу. Я не могла сообразить, чем эта тревога вызвана. Но первая моя мысль была о детях. «Что-то произошло с детьми», — подумала я. Страх за детей усиливался с каждой секундой, становился всё невыносимей. У меня — как бы это объяснить поточнее — было такое чувство, будто я забыла сделать что-то очень важное и именно потому моим детям теперь грозит опасность. Я заметалась по комнате, пытаясь понять, что же я должна сделать. Но самое ужасное как раз в том и заключалось, что понять, осознать, что мне делать, я была уже не в состоянии. Я в буквальном смысле слова потеряла голову. Теперь я вижу, что мои действия в тот момент были абсолютно бессмысленными. В панике я кинулась в детскую — на мгновение мне вдруг представилось, что дети ещё там, что они нуждаются в моей защите, — ощущение надвигающейся опасности было так ясно, так отчётливо, так страшно… Кажется, я закричала. Детская, естественно, оказалась пуста. Но это не только не успокоило, а ещё больше испугало меня! Я стала хватать и заталкивать в сумку какие-то детские вещи. Зачем? Не знаю! Потом, позже, когда я уже опомнилась и увидела у себя в руках эту сумку, в неё вперемежку были запихнуты дочкины платья и книжки сына, игрушки и баночки с томатным соком, я так и не смогла понять, зачем мне понадобились все эти вещи, что я собиралась предпринять… Но в ту минуту с этой сумкой я бросилась на улицу. На улице творилось что-то невообразимое. Как раз напротив нашего дома столкнулись две машины, кто-то, визжа, пробежал мимо меня… Что было дальше, я помню смутно. Я очнулась на ступеньках своего дома, я сидела, прижав к груди всё ту же сумку с детскими вещами, — значит, я так никуда и не ушла, не убежала… Страх постепенно отпускал меня, и я с удивлением оглядывалась вокруг, ещё не в силах сообразить, что произошло… Уже потом я узнала, что, оказывается, нечто подобное в те минуты испытали и все остальные жители города». Роберт О., школьник, 11 лет: «…Я шёл по улице. Мне вдруг стало страшно. Так страшно, как бывает только во сне, когда снится что-нибудь очень плохое. Один раз мне снилось, что на нас упала атомная бомба и все мы горим. Но тогда я закричал во сне и меня разбудила мама. Она села рядом со мной и стала гладить меня по голове, и мне перестало быть страшно, потому что я понял, что всё это — про атомную бомбу — мне только снилось. А тут я не мог ведь проснуться, потому что я не спал. Мне было всё страшнее. Тогда я стал кричать и побежал. Мне казалось, за мной кто-то гонится. Я бежал всё быстрее. Но у меня не было больше сил. Я не мог больше бежать. Мне не хватало воздуха, чтобы дышать. Я упал и закрыл голову руками…» Дзвид К., полицейский, сержант, 29 лет: «…Поверьте, профессор, мне приходилось бывать в разных переделках, я в такие иной раз попадал передряги, что у кого другого наверняка волосы бы поднялись дыбом, а я, не хвастаясь, скажу, никогда не терял присутствия духа. Потому что в нашем деле главное — не терять присутствия духа. Так что меня не назовёшь трусливым парнем, мне, повторяю, всякого довелось понюхать. Но тут… Тут было совсем другое. Это и мои ребята вам подтвердят… В то утро мы на нашей патрульной машине готовились выехать на дежурство. Я и ещё трое парней, которых тоже, в общем-то, не заподозришь в трусости. Всё было нормально, как и положено, ничто не предвещало, что день может оказаться тяжёлым. Мы шли к машине, как вдруг… Первым, по-моему, это ощутил Рональд. Он обернулся ко мне и сказал: «Послушай, Дэвид, у меня такое чувство, будто мы забыли закрыть камеру с преступником…» Он сказал это ещё вроде бы в шутку, но взгляд у него — я это заметил точно — был тревожным. И за шуткой он пытался спрятать эту тревогу. Он даже попробовал улыбаться. Но в следующий момент лицо его исказилось, и он вдруг отпрыгнул в сторону, пытаясь выхватить пистолет. Я ещё не успел сообразить, что происходит, как на меня навалилось чувство безнадёжности. Да, да, именно безнадёжности — это, пожалуй, будет самое верное слово. Будто мы оказались в ловушке. Наверное, такую безнадёжность испытывает человек, приговорённый к смерти. Наверное. Или ещё можно сказать: смертельный страх, это тоже будет точно. Я не стыжусь вам в этом признаться, профессор, потому что уже говорил, что бывал в разных передрягах и знаю себе цену. И тут, помню, я еще скомандовал что-то, я крикнул, чтобы все лезли в машину, но мои парни уже вроде бы и не слышали меня. Кто-то из них выстрелил, кажется, в воздух, не знаю. В общем, это были отчаянные минуты. До сих пор не понимаю, как мы не перестреляли друг друга, Я даже думаю, что, может быть, как раз это чувство безнадёжности, ощущение, что сопротивление бесполезно, и спасло нас. Но я вам скажу, профессор: не дай бог никому пережить то, что я пережил в те минуты. Кстати… Кстати, у меня есть одна догадка… Как вы считаете, профессор, это не их рук дело? Ну да, я имею в виду именно русских. Мои парни тоже так считают. Иначе ничем больше это и не объяснишь. Мы только молчим, чтобы не поднимать в городе новую панику. Но вам-то я могу сказать об этом. Вот, пожалуй, и всё, что я мог сообщить…» Джон П., служащий мэрии, 41 год: «…Очень сожалею, но я не могу ничего рассказать вам, профессор. Мне просто стыдно и неприятно вспоминать, как я себя вёл в те минуты. Мне бы не хотелось, чтобы это где-либо было зафиксировано. Не знаю, может быть, и все так себя вели, но я-то говорю о себе. Я никогда не предполагал, что могу повести себя так позорно. И я не хочу снова вспоминать об этом. Да, я понимаю, нужно для науки… для выяснения причин… и всё же… нет, профессор, не уговаривайте, не убеждайте меня, я ничего не стану рассказывать. Неужели вы никогда не переживали такого, что вам хотелось бы как можно скорее забыть?» Джордж С., преподаватель, 47 лет: «…Я всегда утверждал и продолжаю утверждать, что человека больше всего пугает то, что необъяснимо. А события, обрушившиеся на нас в тот день, были именно необъяснимы. Ведь каким бы жестоким ни был ураган, ты знаешь, что рано или поздно он кончится, не может не кончиться; как бы сильно ни бушевал пожар, ты знаешь: рано или поздно он будет потушен. Одним словом, у тебя есть понимание происходящего. Вот что важно. А тут этого не было. Никто ничего не понимал. Я думаю, тот страх, который мы испытали в те минуты, можно уподобить страху, который испытывал первобытный дикарь, когда над ним начинали сверкать молнии и грохотать гром. Ведь он тоже не понимал тогда, что происходит. Но главное, к чему я хотел бы привлечь ваше внимание, профессор, даже не это. Главное — поведение толпы в этот момент. Разумеется, «толпа» здесь термин несколько условный, ибо я имею в виду учащихся нашего колледжа. Собственно, под толпой я подразумеваю любое значительное скопление людей. И поверьте мне, профессор, это была страшная картина. Уж кажется, с самых малых лет мы довольно-таки натренированы по части всяких ужасов, но одно дело, когда видишь подобное на экране, а другое — когда в реальной жизни, вот здесь, в двух шагах от тебя! Вы представляете, что значит оказаться в охваченной паникой толпе? Что значит видеть бессмысленные, расширенные от ужаса глаза, искажённые страхом лица, перекошенные от крика рты? Представляете? Вот так и выглядел в тот день наш колледж. Страх, казалось, передавался от одного человека к другому и снова возвращался обратно уже с удвоенной силой. Вы хотите знать моё ощущение? Вот оно: ты захвачен, затянут в этот водоворот, ты захлёбываешься в нём, ты пытаешься из него вырваться и не можешь, силы оставляют тебя… И главное, главное — я хочу повторить это ещё раз — ты не понимаешь, что происходит… Что же всё-таки это было, а, профессор, что же всё-таки это было? Теперь меня мучит этот вопрос, он не даёт мне покоя, я ломаю над ним голову и не нахожу ответа. Что же всё-таки это было?.. Иногда мне кажется, я схожу с ума… что же всё-таки это было?..» Комиссия под руководством профессора Бергсона работала в городе около двух недель. При активном участии добровольных помощников были записаны на магнитофонную плёнку рассказы нескольких тысяч жителей Кроумсхелла, переживших трагедию. О членах комиссии говорили, будто все они работают по шестнадцать часов в сутки. О самом Бергсоне в городе ходили едва ли не легенды, с таким упорством и энергией собирал он свидетельства очевидцев, все мельчайшие подробности! Каждый из записанных рассказов, как бы ни был он похож на остальные, вносил в общую картину новые детали, но Бергсону, казалось, всё было мало. Мало, мало! Он требовал новых записей, и сам часами выслушивал тех, кто своими глазами видел, что происходило в городе в то роковое утро… «Если когда-нибудь трагедия, разразившаяся в нашем городе, будет раскрыта, — писала местная газета, — то только благодаря одержимости профессора Бергсона, той одержимости, которая отличает истинного учёного, истинного исследователя от обыкновенного исполнителя…» Перед отлётом, уже в аэропорту, как и в день своего прибытия в Кроумсхелл, Бергсон вновь устроил краткую пресс-конференцию. За те две недели, что он работал в городе, профессор слегка осунулся, усталость явственно читалась на его лице, но глаза его смотрели всё с той же жизнерадостной уверенностью, как и тогда, когда он впервые предстал перед журналистами. Профессор сказал, что он удовлетворён проделанной работой и благодарит всех, кто так или иначе старался помочь комиссии, что огромное количество собранных фактов позволяет надеяться: истинные причины катастрофы будут раскрыты. — Теперь, — сказал Бергсон, — предстоит скрупулёзный анализ собранного материала, предстоит долгая и нелёгкая работа, но я убеждён, она не окажется безрезультатной… Это были последние слова, которые произнёс Бергсон перед тем, как ступить на трап самолёта. На другой день именно эти слова местная газета вынесла в заголовок отчёта о пресс-конференции на первой полосе. Комиссия улетела, будничная жизнь, казалось, снова постепенно возвращалась в город, однако разговоры обо всём, что произошло, споры, предположения, одно порой нелепее другого, продолжали будоражить город. Время шло, но никаких сообщений о выводах комиссии не появлялось, иные события сотрясали мир. Постепенно страна забыла о существовании маленького городка где-то далеко на юге и о трагедии, пережитой им. И потому, когда спустя ещё три месяца в одной из столичных газет среди различного рода хроники появилась маленькая заметка, набранная петитом, на неё мало кто обратил внимание, кроме, пожалуй, самих жителей Кроумсхелла. «Как стало известно, — говорилось в этой заметке, — профессор Бергсон признал, что его комиссии, несмотря на длительное изучение собранных материалов, так и не удалось установить подлинных, достаточно правдоподобных причин катастрофы, постигшей Кроумсхелл. По всей вероятности, эта трагедия так и останется одной из тех загадок, которые, подобно загадке Бермудского треугольника или небезызвестной «болезни легионеров», волнуют наше воображение, но до сих пор не получили убедительного научного объяснения. «Если бы на Земле не осталось тайн, нам, наверное, было бы скучно жить», — заявил профессор Бергсон со свойственным ему юмором». Разумеется, заметка эта вызвала разочарование у многих жителей Кроумсхедла. Но странное дело — к этому разочарованию примешивалось и чувство гордости: теперь их городок, ничем не прославившийся за долгие годы своего существования, тоже имеет свою тайну, свою загадку. Загадку, которую, возможно, когда-нибудь назовут одной из самых удивительных загадок двадцатого века… * * * — Вы неплохо поработали, Бергсон. Я познакомился с вашим докладом. Генерал (впрочем, он и сейчас, как обычно, был в штатском костюме) похлопал ладонью по лежавшей перед ним папке. — Вы ведь знаете, какое значение придавал наш отдел этой операции. Теперь, надеюсь, ни у кого не останется сомнений, насколько мы были правы, настаивая на подобных испытаниях. Да, да, их надо было проводить именно так, в естественных, реальных условиях. Честное слово, небольшой переполох в этом городишке стоит тех результатов, которые мы получили. Я благодарю вас, Бергсон. — Я рад, что моя работа пригодилась, — сказал профессор. — Действительно, экспериментальный материал, полученный нами в Кроумсхелле, поистине неоценим. Но, к сожалению, сегодня это не всё, что я хотел бы сообщить вам. У меня есть и менее приятные известия. Вот, взгляните, это — информация агентства Ассошиейтед Пресс… Генерал взял листок, протянутый Бергсоном, и, надев очки, быстро пробежал глазами текст: «На проходящей в Женеве конференции «Врачи — за будущее Земли» советский академик Коростылёв привлёк внимание участников конференции к загадочной трагедии, недавно постигшей жителей Кроумсхелла. «Если внимательно проанализировать ряд сообщений, просочившихся в печать, — сказал учёный, — то нельзя не прийти к выводу, что разыгравшаяся там драма скорее всего является результатом мощного воздействия целенаправленного, излучения. Сейчас трудно судить, было ли это заранее запланированным испытанием нового оружия — оружия массового психического поражения — или результатом непредвиденной аварии аппаратуры, расположенной на военной базе в горах возле Кроумсхелла; но так или иначе — это событие, которое может иметь далеко идущие трагические последствия». Академик Коростылёв призвал мировую общественность настаивать на немедленном запрете Организацией Объединённых Наций каких-либо работ или испытаний, направленных на создание оружия массового психического воздействия. Создание такого оружия он назвал современным варварством». — Да, — произнёс генерал после небольшой паузы, — это действительно малоприятно. Представляю, какой шум сейчас поднимут все эти миротворцы! Впрочем, знаете, Бергсон, это уже не наша с вами забота. Пусть-ка теперь поработают дипломаты. А мы своё дело сделали. Мы сделали своё дело, Бергсон!