Великолепное фамильное серебро Фоскари сверкало на белоснежной скатерти в свете пятидесяти свечей, расставленных в нишах по всей комнате. Словно повинуясь телепатическому приказу господина, вошли лакеи: один с графином вина и двое других с серебряными супницами, из-под крышек которых струился аппетитный пар. Они беззвучно поставили все это на стол и удалились так же быстро и неприметно, как появились. Йен разлил искрящееся золотистое вино в бокалы, затем положил что-то перед Бьянкой.

Это оказалась коробочка с инициалами личного ювелира Фоскари, выгравированными на крышке. Бьянка уже видела похожую, в которой Йен преподнес Туллии изумрудные серьги в качестве платы за ее услуги. Отвращение и ярость, хлынувшие ей в душу при виде коробочки, сменились печалью. Она решительно оттолкнула ее и грустно вымолвила:

— Я не могу принять этого, милорд.

У Йена было ощущение, что его ударили кинжалом в сердце. Бьянка не просто отвергала его подарок, она выражала явное презрение к нему. — Что это значит? Почему?

— Черт побери, Йен, я влюбилась в вас, а вы обращаетесь со мной как с одной из своих шлюх!

Йену показалось, что он ослышался.

— По-вашему, если я делаю вам подарок, то обращаюсь с вами как со шлюхой?

— Да, — решительно кивнула она. — Вы хотите откупиться от меня этим подарком, потому что не желаете дать мне то, что гораздо ценнее и важнее. Вы хотите подменить этим свои чувства — доверие, привязанность, любовь…

Настал подходящий момент, чтобы сказать, что он считает ее невиновной, что полностью доверяет ей, что его привязанность к ней с каждым днем становится все сильнее, но Йен был слишком растерян и огорчен из-за того, что его сюрприз не удался. К тому же Бьянка встала из-за стола и собралась уходить.

Граф схватил ее за руку и насильно усадил обратно, после чего снова поставил перед ней коробочку.

— Откройте, — приказал он.

Бьянка упрямо покачала головой. Тогда Йен развернул ее к себе и заговорил. Его голос прозвучал мягче:

— Прошу вас, Бьянка, откройте.

Не его слова, но взгляд человека, поставившего на карту все, чем владеет, а может, и саму жизнь, заставил ее уступить. Она приподняла крышку.

То, что она увидела внутри, повергло ее в состояние восторженного шока и одновременно раскаяния.

— Как они прекрасны! — сказала она, вынимая отцовские ножницы — отремонтированные и заточенные — из зеленого бархатного чехла. — Йен, как я могу отблагодарить вас?

В ее глазах светилось обожание, и Йену не нужно было больше никакой благодарности… или почти никакой. Он откашлялся, взглянул на Бьянку и произнес:

— Не хотите супа?

— Вы неотразимо великолепны! — как ему показалось, ответила Бьянка.

— Это тыквенный суп, — продолжал он, как будто Бьянка ничего не сказала.

— Мое сердце бьется быстрее каждый раз, когда вы прикасаетесь ко мне, — отозвалась она, как будто не слыша его.

— Его лучше есть горячим, — бесстрастно гнул свою линию Йен.

— Вы — все, о чем я мечтала в жизни, — вторила ему она.

— Бульон с легким привкусом корицы, — вымолвил он и отвернулся, чтобы Бьянка не видела выражения его лица и не заметила, что в уголках его глаз скопилась нежданная влага.

— Я думаю, что вы — самый прекрасный из живущих людей. — Бьянка придвинулась ближе.

— Попробуйте суп с миндалем. — Он протянул ей небольшую миску.

— Йен Фоскари, я люблю вас, — прошептала она и поцеловала его руку.

На этот раз ошибки быть не могло. Она произнесла эти слова. Она любит его. Миндальные орехи полетели на пол с грохотом, которого никто за столом не услышал: сердце Бьянки билось слишком часто и громко, в ушах у Йена звенели ее слова. Он прижался губами к ее губам, чтобы не дать улетучиться невесомому чувству и запечатлеть его в своей душе. Никогда в жизни он не ощущал себя таким счастливым.

Стол стал вдруг досадной помехой их стремительному движению навстречу друг другу. Йен прихватил со стола графин вина и пару бокалов и кивнул Бьянке в сторону двери в глубине.

Запах жасмина почти не ощущался в другой комнате, зато здесь витал терпкий аромат мускуса, который вполне соответствовал обстановке. На каждой стене восьмиугольной комнаты были изображены любовные пары в самых затейливых позах, сулящих, по всей видимости, необычайное наслаждение. Бьянка испытала величайший соблазн рассмотреть их как следует, но пальцы Йена, впившиеся ей в плечо, напомнили о существовании других соблазнов. Он подвел ее к массивной квадратной кровати, которая являлась не только пространственным, но и логическим центром комнаты. Серебристое шелковое покрывало, с золотой шнуровкой по краю и четырьмя кистями по углам, тускло переливалось в полумраке. Серебряные канделябры украшали кроватные столбы, источая экзотический аромат и одновременно наполняя комнату тусклым светом. Все здесь создавало чувственную атмосферу обольщения.

Бьянка все еще находилась под впечатлением от увиденного, когда почувствовала, как Йен надевает ей что-то на шею.

— Если я скажу, что купил их скорее для себя, чем для вас, то вы согласитесь их носить? В качестве одолжения? — Йен никогда прежде не смущался, делая женщинам дорогие подарки.

Бьянка провела рукой по шее и оглянулась в поисках зеркала. Догадавшись, что ей нужно, Йен указал на потолок. Он представлял собой одно большое зеркало, устроенное так, чтобы те, кто лежал в постели, могли видеть себя и сравнивать с изображениями на стенах. Увидев россыпь сапфиров вперемежку с бриллиантами, сияющую у нее на шее, Бьянка старательно искала повод оставить драгоценности себе. Это было проще, чем оправдать восхитительное ощущение прохладных дорогих камней на шее.