Заволокло дымом, оглушило грохотом оружия мятежный город Кронштадт.

Потери были огромные. Военком 79-й бригады доносил, что полки бригады проявили выдающийся героизм, что «в строю осталось 1/2 состава штыков. Выбыло 4/5 комсостава, 2/3 комиссарского состава»…

Из Ораниенбаума на обозных лошадях, на подводах доставляли штурмующим полкам боеприпасы и продовольствие — хлеб, консервы, остывший чай в котелках. На обратном пути обозные подбирали со льда раненых и убитых. Но разве подберешь всех, кого огонь разбросал на смертных верстах?

А день клонился к вечеру, и все яснее становилось штабу обороны, что положение — катастрофическое. Переутомленность защитников крепости в непрерывных боях явно нарастает, резервы исчерпаны, идут доклады о порче многих орудий от огромного числа выстрелов. Конечно, переутомлены и штурмующие войска, но к ним прибывают свежие силы, их численный перевес очевиден.

Кронштадт — не удержать…

Что же делать? Сражаться до последнего патрона и пасть в уличном бою к ногам красноармейцев? Быть захваченным в плен, что означает неминуемый расстрел и гниение в яме общей могилы?

Нет. Штаб принимает труднейшее решение: всем составом бойцов, обороняющих Кронштадт, интернироваться в Финляндию.

— Я не приму участие в бегстве, — сказал Козловский.

— Это не бегство, Александр Николаевич, — возразил Соловьянов, дымя папиросой. — Это отступление.

— И вы думаете, финны встретят массу беженцев с улыбкой?

— Улыбок не будет. Интернирование — это трудная жизнь по законам военного времени. Но — жизнь. Мы предъявим финнам официальное обращение к коменданту Карельского военного сектора. С изложением мотивов, вынудивших нас к переходу границы. Это обращение подпишете вы.

— Я всего лишь начальник артиллерии Кронштадта.

— Нет, Александр Николаевич. Так получилось, что вы объявлены вождем восстания…

— Нет никакого вождя! — резко сказал Козловский. — Есть самозваный ревком во главе с матросом Петриченко. А мы согласились с ним сотрудничать, потому что…

— Перестаньте! — Соловьянов ткнул в пепельницу недокуренную папиросу. — Восстание связано с вашим именем. Да, указали на вас большевики, но так получилось, что во всем мире… Ну, сами знаете! — сказал он раздраженно. — Так сложилась у вас судьба.

— Судьба… — Козловский отвернулся к окну, за которым угасал расстрелянный день. Отчетливо доносились снаружи пулемётные строчки. — Не надо про судьбу… Есть давно известное средство против любой судьбы…

— Не имеете права! — выкрикнул Соловьянов. И после недолгой паузы: — Александр Николаевич, вы не можете уйти от своей ответственности. Тысячи людей перейдут границу. Финские власти не захотят вести переговоры с матросами. А с вами — будут. Именно с вами.

Козловский потер глаза, красные от затяжного недосыпания. Потеребил седую бородку.

— Вот что, — сказал негромко. — Вы не должны думать, что напомнили мне об ответственности.

— Конечно! Я вовсе не…

— Давайте о деталях. Движение надо начать, когда стемнеет. Ехать к форту Риф… Как у нас с лошадьми?

— Транспортный обоз крепости может дать триста лошадей с повозками.

— Вы думаете, Евгений Николаевич, этого хватит?

— Невозможно предусмотреть, сколько будет беженцев. Скорее всего, не хватит. Кто-то пойдет пешком.

— От форта Риф по льду до Териоки — тридцать с чем-то верст.

— Да, но что же делать? От Рифа до форта Обручев ледовая дорога накатанная. А дальше, к финскому берегу, придется по торосам, по сугробам. Иного пути исхода нет.

— Исход, — сказал Козловский. Постучал пальцем по карте, расстеленной на столе. — Да, это лучше звучит, чем бегство. С ревкомом вы его… исход… согласовали?

— Они согласились. Понимают, что другого выхода нет. Александр Николаевич, дайте команду артиллерии прекратить работу в течение двух часов. Не позднее девятнадцати прикажите взорвать замки башенных орудий на линкорах. В двадцать ноль-ноль начнем движение с Нарвской площади, туда будут поданы повозки.

Удушливые газы, которыми командарм Тухачевский хотел атаковать мятежные линкоры, не понадобились.

Все четыре башни «Петропавловска» умолкли. Длинные стволы двенадцатидюймовок остывали в сгущающейся темноте вечера. Они сделали свое дело — надолго задержали штурмующие части на восточной оконечности Кронштадта. И, похоже, больше не были нужны.

Командир первой башни Лесников, выслушав последнее приказание старшарта, медленно вдвинул телефонную трубку в зажимы. Он был озадачен… поражен страшным приказом… Зачем-то опустил ремешок фуражки под узкий подбородок, поросший мягкой белокурой бородкой.