Мой страх не был золотым. Страх обрел лик и форму черно-красного чудовища, огромного и рычащего. Нечеткого в этом золотом мире. Приближающегося ко мне неостановимой громадой, с грохотом, рокотом, рыком. От него бежал я и бежали все. Не знаю, кто все, но они тут тоже были. Кричали и бежали. Плакали, совсем как я. Не останавливались, ведь это означало бы смерть.

Ирония в том, что и бег от смерти не спасал. Она просто не могла получить всех сразу, да и не хотела – зачем ей все? Кого потом пугать, на кого охотиться? Убивать нужно по одному, чтоб одни исчезали, другие – боялись.

В тот день смерть выбрала меня. Обвила за ноги гибким золотом, остановила бег, отдала на растерзание ревущему чудовищу. Я протянул к нему руку, силясь остановить его, оттолкнуть, и увидел, как моя рука разлетается на части. Медленно-медленно, кровавыми брызгами, кусками мышц и осколками костей. То, что было мной, поглощается смертью и принадлежит земле…

Я проснулся на этом моменте. Я всегда на этом моменте просыпаюсь – это привычно. И рука, которой больше нет, болит тупо и сильно, это тоже привычно. Непривычно то, что нет больше Рэдж, которая подхватывалась вместе со мной, не злилась из-за того, что я ее разбудил, старалась сказать что-то, что поможет забыть… Теперь уже ее и не будет.

Этот кошмар всегда пугал меня сильно, но отпускал быстро. Я ведь не боялся его по-настоящему при свете дня! Просто первый в жизни настоящий ужас никогда нас не отпускает, это не только моя беда.

Но и прежнюю власть он с годами теряет. Я после этого кошмара никогда не боялся, больше злился, что по-прежнему ему поддаюсь. И что все это романтизирую! Золотой свет, ревущий монстр… Десять раз! Не так там все было.

Я до сих пор помню, как мать, сопровождавшая меня в больницу, выла белугой и повторяла раз за разом: «Зачем? Ну зачем? Зачем ты?..» А я знаю? Мне было четыре года, в такие моменты мало кто парится самоанализом.

Не было особой причины, по которой я пошел в поле в тот день. Захотелось – и пошел, другие дети тоже пошли. Куда они – туда и я, я был младшим в компании и таскался за ними никому не нужным хвостиком. Они не знали, что в поле будет работать техника. Я вообще слабо представлял, что это такое.

Мы были в поле, когда появился комбайн. Кричали, конечно, но за шумом машины нас никто не слышал. Потом старшие побежали, ну и я за ними, не испуганный по-настоящему, просто повторяющий за ними все.

Но даже повторять можно лишь до определенного предела. Они преодолели сорную траву легко, а я запутался, упал. К тому моменту водитель уже увидел меня и попытался остановиться, у него даже что-то получилось, но… Такую махину не заставишь замереть мгновенно. Я заслонился от смерти правой рукой – и руку мне как раз отсекло.

А что там у четырехлетки той руки? Ее не срезало ровно и красиво, чтоб можно было пришить потом и написать в газетах. Ее размололо тупым лезвием в фарш, и фарш этот, увы, очень хорошо закрепился в моей памяти.

Но мне, можно сказать, повезло. Я выжил, а могло быть и по-другому. Что же до моей потери… Я прожил с правой рукой всего четыре года. Я потерял ее до того, как научился писать. Уже в школе я не помнил, каково это – иметь ее. То есть я видел, что другим детям все дается гораздо проще, а две руки – это удобно и приятно. Но я не знал, не помнил, каково обладать этим. Так что моя трагедия перестала быть трагедией, люди ко всему привыкают.

На окружающих мое состояние влияло больше, чем на меня. Они меня преимущественно жалели, сознательно или подсознательно, и только для одной я был полноценным по умолчанию… Что вспоминать об этом?

Чтобы быстрее прийти в себя, я принял душ и собрался на выход. Проводить дни в гостинице я все еще не планировал, равно как и возвращаться домой. Остаток вчерашнего дня я посвятил поискам Батрака, неуклюжим и безрезультативным. Этим же я планировал заняться сегодня, еще не зная как.

От администраторов гостиницы я получил все, что мог, и не собирался обращаться к ним снова. Но они окликнули меня сами – сегодня там дежурили две молоденькие девочки, и одна из них заговорила со мной:

– Простите! Николай Полярин – это же вы?

– Да, – нахмурился я. – А что такое?

Я не представлял, что им может от меня понадобиться, но они ничего и не хотели. Девочка просто протянула мне конверт.

На конверте было написано мое имя – и все. Ни адреса, ни подписи.

– Что это? – поинтересовался я.

– Это вам оставили.

– Кто?

– Не знаю, нам ночная смена передала… Они сказали, что конверт кто-то принес ночью, а они не хотели вас будить.

Не думаю, что они врали мне, эти малолетки действительно ничего не знали. Так что я забрал у них письмо, отошел к окну и там вскрыл конверт.