Наверное, этой самой броней человек обрастает уже в детстве, начиная с жестокого детского коллектива.

Кого из нас, собственно, не дразнили в школе, как-то особо обидно искажая даже самую несклоняемую, казалось бы, фамилию? И вот они – первые чешуйки брони. А жизнь все расставляет по своим местам, давая новые уроки. Так, через боль, обиды и унижения человек познает других людей, таких же в общем-то, как и людям приходится познавать его самого. И одновременно с познанием к нему приходит понимание того, как от них защититься.

Это как дорога к буддийскому храму. Нужно пройти длиннющую череду ступенек, чтобы постепенно быть готовым достичь цели.

К примеру, должен современный человек убедиться, что отжившие свое сайты знакомств, где, сидя в уютном кресле лениво перебираются анкеты симпатичных и не очень кандидатов, которые все равно в результате разочаруют, и можно будет смело ставить крест на так и не сложившуюся личную жизнь… Хотя… Наверняка многим в 30 с небольшим лет кажется, что предел, когда чего-либо можно достигнуть пройден, как пройдена самолетом точка невозврата. И остается только пожинать плоды – уж что насеяла, то и пожинай, дорогуша… И ничем тебя уже не удивишь, ты все уже знаешь. Жизнь налажена – лучше или хуже, но ты уже идешь по найденной колее и сворачивать из нее не хочется, да и наверняка – некуда. Так что, цыганками линялыми с их давно уже навязшим на зубах «цыганским гипнозом» – нас уж точно не удивить.

Ника и сама кое-что умела. Еще в детстве ей каким-то необъяснимым образом удавалось унимать чужую боль с помощью эфемерных таких серых точек, которые она видела весьма явственно на поверхности кожи страдавшего от боли. Со временем прикосновения перестали быть нужны, серые точки выцвели и полиняли, и она с помощью неких образов внутри ее сознания могла, как бы купировать острые болевые ощущения, хотя полностью унять страдания у нее почему-то так никогда и не получалось.

Ника всегда видела цветные сны. Вообще мир вокруг нее всегда был ярким и цветным. Боль представлялась в ее воображении, как синевато-фиолетовый, терпкий и шершавый на вкус, шуршащий, будто детский надувной шар, из которого постоянно вытекала, не кончаясь сиренево-синеватая же субстанция. Найдя внутренним взором этот образ над страдальцем, можно было белой эфемерной же лентой у основания этот шар перекрыть, перевязать. И тогда боль просто отмирала, как если бы такое проделали с ненужным полипом на коже. И не важно, как она сама или тот, кому она унимала страдания, к этим ее действиям относились. Как угодно, скептически можно было относиться, но боль все равно унималась почти полностью в считанные минуты.

Ника, будучи по природе своей достаточно твердолобой «Фомой неверующей», долго не могла смириться с тем, как именно то, что происходит внутри ее сознания, нечто весьма иллюзорное и никак научно не объяснимое – в реальности помогает унять симптомы недомогания. Так и не постигнув тайн своего умения, со временем Ника просто смирилась. Помогает – и ладно. Неважно же, по сути, как именно работает лампочка, главное – светло.

Когда у нее появилась долгожданная обожаемая ею дочурка Ниночка, то у Ники получалось унять боль и жар малышки не хуже хваленого «Нурофена». Она не знала в точности что ей нужно делать и просто прижимала болеющее дитя к себе крепко.

А еще Ника чувствовала ложь. Она не просто знала, что человек лжет, она чувствовала эту ложь, переживая не меньше лгущего. Ей достаточно было даже просто посмотреть в глаза лгуну – зрачки его расширялись и как бы переставали отдавать свет. Глаза буквально становились матовыми. Даже если лгун находился к Нике спиной, у его голоса появлялась какая-то шершавая надтреснутость, и терпкий вкус.

Ника, только будучи взрослой, поняла, что ее окружающие не воспринимают звуки и образы всеми органами чувств так же, как она сама. Наверное, ее даже несколько обескуражил тот факт, что совсем немногие знают, что музыка – цветная, а колокольный звон напоминает на вкус малиновый леденец.

Узнала о том, что все остальные люди довольствуются довольно скромной гаммой чувств она весьма банально – из передачи по телевизору. Передачу она смотрела не с самого начала, слушая ее вполуха. Ее заинтересовало повествование о людях с необычными способностями – писателях, философах. Рассказывали о некой присутствовавшей у них «синестезии» – редком неврологическое состояние, при котором органы чувств перемешиваются и начинают чувствовать за других 1 .

Она слушала и кивала, удивляясь даже, что некоторым людям такая «чрезмерная» восприимчивость была обузой, т.к. чувства были настолько сильны и ими не управляемы, что отвлекали их от обыденности. Нике было лестно, что такие проявления чувственности встречаются у великих и талантливых. Но потом вдруг прозвучало довольно неприятное слово «шизофрения». Неожиданно как-то прозвучало. Оказалось, что о проявлениях восприятия такого рода рассказывали довольно сухо, как о симптомах болезни. Нике такое восприятие ничуть не мешало в жизни, подобные явления были для нее чем-то вполне обыденным и совершенно привычным. Лишись она своего цветного слуха или образов эмоциональных проявления – она чувствовала бы, что утратила будто бы часть своего тела, часть себя, стала бы буквально инвалидом. Как бы если вдруг стала слепа и глуха одновременно…

Цветной, полный вкусов мир был привычным настолько, что Ника и не обращала внимания на все эти вкусы, цвета и образы, пока не сталкивалась, например, с чем-либо для нее настолько неприятным, что спину сковывало, как от озноба, например, если кто-то проведет громко ногтями по ткани, или наоборот, настолько приятным и сладостным… Например, если удавалось добиться чего-то такого, что добиться было весьма непросто – до полного чувственного оргазма. Все чувственные проявления переживались Никой многомерно, скорее усиливая и дополняя обычные для человеческого восприятия ощущения.