***

Белое. Опять. Опять белый потолок. Сколько можно?!

– Ничего, ничего, – утешал Дмитрий Арнольдович. – Попробуем уменьшить дозу до приемлемого результата. Как это было? – с любопытством вопрошал он.

Первым желанием Ники было – огреть чем-нибудь тяжелым доброго доктора по голове. Она взяла себя в руки и постаралась ответить как можно спокойнее:

– У меня как будто радио включили в голове. Сразу все частоты. Что такое 14 уровень?

– Мы на 13-м, если угодно, – рассеянно отмахнулся от ее вопроса Дмитрий Арнольдович, – так ты действительно слышала их. Это не галлюцинация, как в случае с твоей «прозрачной» стеной. Хотя… За стеной действительно лестница. Ты понимаешь? Ты вообще понимаешь свои возможности? Через «завесу», сквозь нее и так ясно! Мы почти у цели. Как-только мы найдем нужное соотношение препарата, чтобы ты могла сама выбирать что тебе из хора окружающих мыслеобразов нужно принимать, а что отфильтровывать за ненадобностью – все! Зашиваем «торпеду» в кость, и ты пригодна к службе. «Торпеда» растворится за месяц, не причинив вреда.

– Я хочу увидеть свою дочь, – обречено и твердо, в сотый раз сказала Ника.

– Хорошо, – вдруг как-то неожиданно легко согласился Дмитрий Арнольдович, – Хорошо. В общем-то я уже уладил этот вопрос. Как-только сегодня закончим наши тесты, ты отправишься домой.

Ника просто не верила своим ушам. Она уже свыклась с мыслью, что останется тут навсегда.

Соотношение необходимой дозы ультрамариновой дряни было найдено достаточно быстро. Если не вводить антидот, «Завеса» на Нику не действовала. А через месяц должны были произойти изменения на клеточном уровне, что делало Нику не чувствительной к антидоту. Нике было велено записывать то, что она слышала на диктофон, человек находился в ее прямой видимости. Затем человек удалялся от нее на максимальное расстояние. Выяснилось, что Ника может слышать мыслеобразы примерно на таком же удалении, как если бы она слушала речь обыкновенными органами слуха. Одно отличие было в том, что она теперь могла управлять своим восприятием, понимая четко, когда человек говорил, а когда думал. Четче и яснее всего она могла воспринимать мыслеобразы тогда, когда человек встречался с нею взглядом. Тогда практически невозможно было отличить говорит ли человек, или только думает. За загородкой Нике очень сложно было понять, кто из двоих мужчин подумал то или иное. И удавалось это только по каким-то характерным оборотам речи, которые она ранее встречала при общении с человеком.

Дмитрий Арнольдович проводил Нику в комнату, где она могла привести себя в порядок и сменить больничный наряд на свою родную привычную одежду, которая была на ней в тот последний злополучный день, когда она поехала на разбор… Одежда висела на Нике, как на вешалке.

Но Нику свежую, и переодетую в будничную одежду, вели по тускло освещенному коридору в переговорную комнату. Она не удивилась визитеру – галстучный иностранец, вот кто ее ждал за столом.

Мерзкий, но такой привычный уже запах парфюма не окружал его на этот раз. «Завеса» на этот раз была не нужна – она не работала более по прямому назначению и оставалась для Ники просто ненавистным резким запахом. Организм Ники был истощен до невозможности. Она держалась только одной мыслью о том, что скоро будет дома.

– Здравствуйте, НикА! – галстучный иностранец за это время так и не научился ставить ударения куда положено.

Ника хмуро кивнула на приветствие. Без приглашения села за длинный стол. Тут могло вольготно разместиться как минимум двадцать человек. И за столом, вдоль стен по всему периметру комнаты так же стояли плотным рядом стулья немыслимым количеством. Планировали, наверное, под сотню человек посадить плечом к плечу.

Комната была просто классической, будто выдернутой из фильма про войну. Освещение было расположено непосредственно над столом, от чего остальная часть помещения оставалась в полумраке. В кино в таких комнатах проводят самые важные военные совещания. На столе расстелены карты расположения войск и люди в защитного цвета форме склоняются вокруг, дымя едким дымом папирос, поднимавшимся к потолку, окутывая глухие зеленые абажуры.

Но сегодня было все не так. За полированным столом, во главе сидел галстучный с совершенно непроницаемым, будто каменным выражением лица.

Перед ним лежала папка-скоросшиватель. Пухлая такая, картонная папочка, с белыми завязками и надписью: «Дело №». На ней ничего не было написано. Завязки были затянуты в бантик.

Дождавшись, чтобы Ника расположилась на стуле рядом, галстучный кивнул и перешел к делу.

Потянув за завязочки, он открыл лежащую перед ним папку и извлек из нее объемную скрепленную в левом верхнем углу стопку бумаг с надписью: «Соглашение о неразглашении».

– Для продолжения нашего разговора, Вам необходимо ознакомиться с этим документом и подписать оный. Вот ручка.

Ника открыла последнюю страницу и потянулась к строке, где ей предстояло поставить подпись. Галстучный остановил ее, спросив удивленно:

– Ну почему Вы, русские, никогда не читаете то, что подписываете? Неужели у Вас нет никаких вопросов?

– Потому, что что бы там ни было написано, у нас, как Вы говорите, у русских просто нет выбора. В любом случае. Иначе нас реально просто съедят и будет уже не смешно.

Галстучный посмотрел на нее долгим взглядом, в котором даже можно было прочесть некоторое сочувствие и кивнул.

Ника в полной тишине подписала все бумаги. Почему-то ей запомнилось то, что подпись пришлось ставить двенадцать раз.

– Ну хорошо. Раз мы так быстро перешли ко второй части, продолжим. Мне предоставлена честь вручить Вам гонорар за вред, причиненный Вашему драгоценному здоровью, моральный вред, понесенный Вами и Вашей семьей, а так же за каждый день пребывания здесь. Всего тридцать четыре дня. Сегодня первое июля две тысячи шестнадцатого года. Семнадцать ноль пять, если быть точным. Так же, в сумму выплаты включена сумма упущенный Вами выгоды, по проведенному нами анализу Вашей коммерческой, – он усмехнулся, – не совсем узаконенной, в налоговом плане деятельности. Конечно же, мы не стали учитывать налоговый вычет. Это Ваше личное дело.