Шрифт:
– Не дёргайся, всё в порядке!
Затем он вышел из-за стола и подался навстречу женщине с вежливым приветствием:
– Салам алейкум, ханум!
Не говоря ни слова в ответ, на ходу вынув из сумочки пачку сигарет и положив её на стол, она спокойно уселась на предложенный Каримом стул, благосклонно дождалась, пока ей нальют в вовремя подставленный подоспевшим официантом бокал вдвое-трое большую, чем обычная пятидесятиграммовая ресторанная, порцию коньяка, залпом выпила, пошарила взглядом по столу, нашла на нём среди прочих сладостей плитку шоколада, ловко, одной рукой (чувствовалась явная её привычность к этому лакомству, как, очевидно, и к коньяку) распечатала, отломила чуть не половину, со вкусом закусила, и только тогда так же спокойно произнесла:
– Спички вот опять забыла дома. Дай, думаю, у солидных людей огоньком разживусь. А у тебя, Карим, я вижу, гости?
– Школьный друг, журналист-международник из Москвы. Профессор. Всё больше по заграницам работает – в Соединённых Штатах, например.
– По-моему, я тебя знаю, сынок… сердце моё обмануть трудно…
Незнакомка вперила в меня взгляд, от которого мороз пошёл по коже. Взяв мои руки в свои, повернула их ладонями вверх, задумчиво пошевелила губами. Потом снова уставилась в мои глаза, точнее, как мне показалось, в переносицу, словно выискивая что-то прямо меж глаз.
Застыв под её взглядом как парализованный, я, с трудом преодолевая страх, граничащий с мистическим ужасом, почувствовал, что мы с этой более чем странной женщиной вроде бы и вправду знакомы. Представив её поредевшие седые волосы густыми и волнистыми чёрными, выцветшие чуть раскосые полубезумные глаза на смуглом скуластеньком лице – озорными карими, а вместо чёрного вечернего европейского платья яркое национальное, чуть не вскрикнул. Неужели это та самая, известная в своё время на всю Голодную степь 1 «Тамарка-шофёрка» – мать моего трагически погибшего много лет назад друга?
1
Глинисто-солончаковая пустыня в Средней Азии (Узбекистан, Юж. Казахстан, левобережье р. Сырдарьи). В 1950-60 годах путем строительства оросительных каналов активно обводнялась, что позволило превратить бесплодную пустыню в крупный район хлопководства. Возникло множество новых совхозов, города Гулистан, Янгиер.
– Я вас тоже, кажется, помню, – пролепетал я.
– Извините, я что-то устала…
Женщина сникла, так и не закурив поднялась из-за стола и, не прощаясь, ушла из чайханы, собрав в кучу и забрав с собой всё верхнее, нарядившись в которое, пришла сюда.
Мы с Каримом некоторое время сидели молча, думая, судя по настроению, об одном и том же. Так оно, скорее всего, и было, потому что, как только он заговорил, мне показалось, что я ждал как раз этих самых слов:
– Не обижайся, друг мой, на неё за то, что не узнала тебя и не кинулась в объятья. Не в себе она, как ты наверняка понял с первого взгляда, и до нас с тобой ей, по большому счёту, – как во-он до той тусклой лампочки.
– ?..
– Да не прикидывайся, что ничего не понимаешь! Я же вижу – ты узнал её и в целом правильно оценил её состояние.
– Ну, и что?.. – как в твоём «умном» анекдоте…
– Как что, Илюх?!
– Хорошо, заинтригован, сдаюсь! Но я с удовольствием узнал бы о ней хотя бы столько, сколько знаешь ты, Карим. Если что-то такое интересное знаешь, конечно.
– Не к праздничному столу, дорогой Илья Николаевич, был бы сейчас
мой рассказ, при всём моём уважении к твоему, наряду с дружески-человеческой заинтересованностью, ещё и сугубо профессиональному исследовательскому зуду. А если совсем серьёзно, то мне и самому в этой истории ещё не всё ясно. – Карим налил две полные стопки поданной по его сигналу чайханщиком водки и предложил помянуть всех тех наших близких друзей, кто не дожил до сегодняшнего дня.
– Помянем… – задумавшись, я даже не почувствовал вкуса водки, выпив её как воду.
– Понимаешь, дружище, – не притронувшись, как и я, к закуске, Карим, налил ещё по одной, – я никогда не смогу примириться с тем, что дети нередко умирают раньше своих родителей, что хорошие люди гибнут чаще, чем негодяи, что некоторые убийцы так и остаются безнаказанными, мало того – ещё и благоденствуют по жизни. Такое положение вещей несправедливо в корне!
– Но ведь не ты же виноват во всём этом, Каримчик.
– Отчасти и я. И ты. Виноваты все те из нас, кто хоть в какой-то мере претендует на статус порядочного человека. Если бы мы не ставили тогда Валеджана одного, не разъехались кто в институт, кто в армию…
– Ну, в армию, извини меня – священный долг, плюс закон… не открутишься. Тут сложно обвинять кого-то. А вот в остальном… институт, например, училище военное могли бы и подождать. Опять – до той же армии…
– Ну, словом, если бы хоть кто-то из друзей оказался рядом, то, возможно, многое сейчас было бы по-другому. И он мог бы теперь сидеть здесь с нами, за этим столом вместе со своей матерью, которую ты только что изволил видеть, и которая так тебя напугала некоторыми своими, мягко говоря, странностями.
– Именно, «мягко говоря», – слабо защищался я от колкой иронии друга, не совсем ещё придя в себя после контакта с «Тамаркой-шофёркой».
– Конечно, – продолжал Карим, не обращая внимания на мои
самооправдательные вклинивания в его речь, – сестёр его уже тогда было, я уверен, не вернуть, но как-то помочь восстановить справедливость мы наверняка могли.
– Как сестёр?! Откуда не вернуть?.. Подожди, Карим! – мне не хотелось верить в то, что я слышал. Защемило в груди. Друзья, помнится, писали мне ещё в армию о гибели Валерки (так мы в детстве переиначивали на русский лад имена многих сверстников тюркских национальностей: Сабир – Сашка, Юнус – Юрка, Валеджан – Валерка и так далее), пытавшегося в одиночку спасти от похитителей своих сестёр-близняшек. Подробностей, правда, не знал никто – потому, наверное, и преступников тогда найти не удалось… но о смерти кого-либо из этих сестёр я и мысли не допускал – слишком много личного было у меня связано с ними обеими в юности. – Что же тогда всё-таки произошло, Карим? Расскажи, если, всё-таки, что-то знаешь, не томи душу! Неужели та ситуация так до сих пор и не прояснилась?