Он пришёл к такому выводу в юности, ещё до восстания Баратеона, после того как осознал, насколько часто — и насколько радостно — люди вредят себе или даже губят себя во имя веры или сентиментальности. Как будто все прочие получают указания от голоса, которого он сам не слышал — от голоса ниоткуда. Они совершали самоубийства, когда считали себя обесчещенными, продавали себя в долговое или даже обычное рабство, чтобы прокормить детей. Они вели себя так, словно существовало нечто худшее, чем смерть или рабство, словно они не смогут жить, если с другими случится что-то плохое…

Как младший Корбрей ни ломал голову, ему не удалось ни постичь, ни вообразить это чувство. Сам факт существования бога, хоть какого-то, как и священных истин, типа того же «Семиконечного Завета», он понять мог. Даже систему «Рая и Ада», которую выдал, позднее, Арвинд Моустас, Лин вполне себе оценил. Быть может, угроза вечных мук могла послужить толчком для самого абсурдного самопожертвования? Впрочем, этот голос явно исходит из какого-то определенного места. Но тот, другой… заставляющий с безумными глазами вопить в небо, в святой уверенности собственной правоты, заставляющий ненавидеть «еретиков», заставляющий убивать, не важно кого: брата, друга, сына…

Достаточно было пройтись по любой базарной площади и послушать как бродячие апостолы зачитывают свои проповеди, дабы в этом убедиться. Религиозный экстаз от услышанных слов сразу ставил десятки, если не сотни людей, вне зависимости от статуса, на колени.

Те, кто слышал «голос Бога», становился фанатиком. И Лин всерьёз подозревал, что его брат один из таких, хоть и искусно скрывающий это.

— Нас всех, по большей части, беспокоит именно этот человек, — говорил Лионель. — Тот, кого называют «Небесным Клинком». Всем плевать на Запад. Что уж там, многие радуются, что Ланнистеров, наконец-то, спустили на землю. Слишком сильны они стали, до уровня, когда просители сразу идут к ним, а не к королю, за решением каких-либо вопросов.

Лорд «Дома Сердец» наклонился вперёд.

Сквозь завешанные тканью пустые проёмы окон, пробивался запах плесени. Лин услышал, как начали падать капли дождя, забарабанив по лужам.

«Сука, — про себя выругался он. — После дождя эпидемия заберёт ещё больше. Так всегда было ранее, будет и сейчас. А скоро и вовсе начнутся осенние паводки. Дожди будут лить неделями без перерыва, месяцами… До этого срока обязательно нужно завершить эту глупую войну, иначе мы попросту сгниём здесь».

— Но то — Запад, который если и касается сегодняшней темы, то косвенно. Это лишь место, откуда родом сам Арвинд Моустас… — Лионель раздражённо прищурился.

Лину подумалось, что, невзирая на благочестивую внешность, в его манере держаться было нечто такое, — какой-то оттенок тщеславия, — что вступал в противоречие с маленьким гербом «Небесного Клинка», вышитого у его брата на груди, прямо под своим гербом и гербом дома Арренов. На миг Лин подумал, что возможно, он недооценивает своего брата.

«Быть может он — здравомыслящий человек».

— А потому речь не о Западе. Какая бы ни была у них армия, она будет сокрушена мощью всего королевства. Если, конечно, королевство этого захочет. Но хочет ли оно этого? Или подобное решение — лишь эгоистичное желание нового короля? К чему это всё приведёт? Вы помните то безумие, которое творил Эйрис Таргариен и его сын? Как на это отреагировали остальные?

Лин заметил, как нахмурились лорды. Очевидно что они, как и он сам, вспомнили восстание Баратеона. Тогда тоже произошёл раскол. Хотя, казалось бы, из-за чего?

«Из-за девки, которая стала камнем преткновения. Ну и безумия Эйриса, который потом казнил Хранителя Севера. Ситуация-то повторяется!»

Невольно Лин вспомнил самый главный бой, который положил конец той войне. Бой, когда разбили армию Рейгара Таргариена. Бой, в котором он участвовал и даже умудрился выжить.

Рыцарь задумался. Он отлично понимал, куда ведёт его умный брат, ведь давно и хорошо его знал. Да и, признаться честно, именно в этом вопросе поддерживал. Слава «Небесного Клинка» росла всегда, но после войн в неё единовременно переходили тысячи и десятки тысяч новых людей: как крестьян, так и знати.

Сейчас Моустас располагает сотнями тысяч преданных людей по всей стране и всеобщим благоговением.

«Я думал, Лионель начнёт говорить о всяких знамениях и вере, а он… хе-хе, догадался начать именно с силы. Да-а… сила. Только это и играет значение».

Тот бой, когда конные войска, во главе с Баратеоном, оказались в ловушке Рейгара, был сущим безумием. По началу Лин проклинал чёртова идиота Роберта, который привёл их сюда, и без конца обдумывал безумные планы, которые должны были помочь ему спастись. Затем, когда надежда, питавшая эти бесконечные и бесплодные чаяния, выгорела, Лина стало терзать странное неверие. На какое-то время перспектива смерти стала казаться чем-то таким, чему он потакает приличия ради, как тем глупым заверениям, которыми торговцы осыпают свои товары: «Да-да, вы непременно умрёте! Я вам гарантирую!»

Затем, по мере того, как их истребляли, понемногу сокращая ряды всё больше и больше, его сомнения переросли в уверенность. К Корбрею пришло ощущение, которое можно было бы назвать интеллектуальным трепетом — трепетом, сопряжённым с завершением жизни. Он понял, что никакой последней страницы не существует. Никакого последнего разворота свитка. Просто чернила иссякают, и всё становится пустым и пустынно-белым.

«Итак, здесь, — думал он в тот момент, оглядывая горевшие Диким огнём и залитые кровью холмы, на которых лежали тысячи трупов, — находится место, к которому я шёл всю жизнь. Место, которое ждало меня, ждало с самого рождения…»