Говорят, что наша жизнь — карусель: мы вращаемся в определенном месте с определенной скоростью, наблюдая за событиями или участвуя в них. Иногда это — сплошное падение или свободный полет, но чтобы не произошло, всё вернется на круги своя. Лиля Крылова едет в Москву, чтобы встретиться с бывшим одноклассником и разобраться в чувствах к нему. Но ситуации, в которые попадает Лиля, новые знакомства, превращают путь в наполненное приключениями и неожиданными поворотами, путешествие. И вот уже постулат о том, что «всё вернётся на круги своя» теряет актуальность: финал поездки далёк от Лилиных представлений о нём. Эта история не только о любви, но и о том, что при множестве различий в людях: интересы, убеждения, характеры, воспитание — можно прийти к согласию и даже найти счастье. Там, где компромисс не унижает чувство достоинства, не ущемляет свободу, его нужно использовать. Возможно, всё возвращается на круги своя, но только немножечко изменившись. Как ни крути... карусель.
И тогда она сбежала. Вот взяла, и сбежала от них! В самый разгар встречи, когда произнесли уж и первый, и десятый тост за «за встречу», когда уже переговорили о том, о сём, кто, где и как, когда беседа просто превратилась в банальное мытье костей отсутствующим. А Катька развелась, вы знаете? А Петров в Москву подался на заработки, слышали? Съест его столица, съест, и не подавится… Пожелали, в общем, успеха бывшему однокласснику. Лилька послушала-послушала, поглядела на них, компанию свою школьную, бывшую, и поняла: скучно. Пусто. Девиз «Один за всех и все за одного!» приказал долго жить, а плащ Д'Артаньяна в один миг соскользнул с плечей. Его затоптали – не заметили. И вот тогда она сбежала. Ничегошеньки никомушеньки не сказала. Сбежала, и всё. Прям как Петров в свою Москву.
В натопленном автобусе жарко, даром что февраль, Лиля вспотела. Стянула шапку – непослушные рыжие пружинки тут же в разные стороны стали торчать, рады стараться. Не волосы, а клоунский парик, тьфу на них. Чёлка липла ко лбу, Лилька стала дуть на неё, словно на дворе знойный июль, а не последний месяц зимы. Подстригусь, пригрозила волосам, налысо. Без толку. Она в очередной раз поправила причёску и уставилась в окно. Хотя что можно разглядеть в том окошке – света белого невидно? Разве что себя.
…В белой пушистой шапке из ангорки тринадцатилетняя Лиля похожа на одуванчик. Кажется только дунешь – полетят парашютики-зонтики как заздрасьте. Но дуй, не дуй, пушинки и так лезут в нос, в рот, и это помимо надоедливых волос. Как тяжело жить на свете, эх. Так хочется скорей стать взрослой и не носить дурацких шапок, и подстричься как Леська из 7-В. Сессон или Сасун, кажется так, она говорила. И Петров тогда наверняка оставит её в покое, перестанет дразниться и подкалывать. Дурак! Лилька смотрела в окно, будто в телевизор, и вообще нет ей дела до Петрова никакого. Ни на капелюшечку, ни вот настолечко, а он – вот вам, пожалуйста – отражается. Корчит в стекло рожицы и показывает язык. Навязался на её голову: решил проводить после экскурсии с классом по городу. И теперь любуйся на него сколько влезет. Не лезло нисколько однако. Лиля насупилась. Повернулась к нему, хмурая, чтоб оценил степень её раздражения.
– Что показывали, рыжая? – тут же прицепился Петров. Не оценил, понятное дело. До некоторых как до жирафа доходит.
– Программу телепередач, – буркнула она. И огрызнулась: – Сам ты рыжий!
– Здравствуйте, товарищи! Начинаем программу телепередач на завтра, на завтра. Завтра вы увидите, то, что никогда не видели, это будет завтра, – запел Петров в ответ, всё так же кривляясь. Тоже тут, нашёлся Александр Барыкин. Окончил голосить и громко засмеялся. Заржал прямо. На весь автобус. Лильке аж стыдно стало и горячо, будто в Африку попала.
– Точно – рыжий. Клоун! Потише себя веди, мы не в цирке, – пыталась приструнить она одноклассника. Но того уже не унять:
– Да ладно тебе. Что наша жизнь – ци-ы—ы—ырк!
Так бросьте же борьбу,
Ловите миг удачи,
Пусть неудачник плачет,
Пусть неудачник плачет,
Кляня свою судьбу, – новоявленный Герман поклонился Лильке.
– Клоун! – повторила она.
– На манеже всё те же. Петров и Крылова. Тарапунька и Штепсель. Звучит же? Будешь со мной выступать? Мне такие нужны в ассистенты, рыжие-бесстыжие.
У Лильки от возмущения дыхание спёрло, слёзы выступили: это кто бесстыжая? Она?! Вылетела из автобуса в последнюю минуту, едва двери не прищемили, чуть ли не на ходу:?
– Дурак ты, Петров! И шутки у тебя дурацкие! Тебя ни в один цирк не возьмут!
А ей только хохот в спину:?
– Рыжий, рыжий ёжик
Сел на провода…?
– Девушка, вы выходите на следующей??
– А? ?
– Вы выходите, спрашиваю.
Лиля посмотрела с удивлением на пассажира, будто спросонья, будто не вопрос – будильник прозвучал над ухом.?
– А… да, выхожу.?
Посмотрела снова в окно. Там, за запотевшим стеклом, в темноте таяла девчонка в белой шапке. Сбежавшая тогда, сбежавшая сейчас, сердитая Лилька окончательно исчезла, едва автобус исчез за поворотом. Лиля достала из рюкзака шапку, натянула её до самых бровей, спрятала все-все непокорные рыжинки-пружинки (вот вам) и направилась к дому. «Петрова попробуй съесть, ещё неизвестно, кто кем подавится, – усмехнулась она, заходя в подъезд. Вспомнила пересуды одноклассников. – А не махнуть ли нам в отпуск в Москву, Лилия Сергеевна? Не посмотреть ли нам на сие то ли цирковое, то ли кулинарное представление? Петрову-то, может, салфеточку нужно подать, а, рыжая-бесстыжая?».
Перед тем как вызвать лифт, Лилька ещё раз, по давней привычке, проверила себя, то есть, свою готовность к поездке, проговорила вслух:
– Билет. На месте. Паспорт – на месте. Ключи, кошелёк? В рюкзаке. Зарядка. Телефон. Телефон? А где телефон? Вот же он! – Лиля посмотрела на мобильник. – И такси прибудет через три минуты – всё идёт по плану. Утюг выключила. Газ, воду перекрыла. Цветы полила, кота накормила, родителей предупредила – можно ехать! – разрешила себе и надавила на кнопку. Где-то внизу заурчал лифт. – Можно ехать, встречай, столица, я почти у твоих ворот.