Постепенно из любимого одушевленного существа я превратилась для него в предмет роскоши, такой же, как его обожаемый мерседес, хотя еще более ценный, потому что на меня можно было навешивать золото и бриллианты и все вместе демонстрировать своим приятелям: "Познакомьтесь, это моя жена. Между прочим, врач-психиатр". Это звучало почти так же престижно, как "дочь академика". Я не так красива, как моя мать, на которую я очень похожа, но если меня соответствующим образом оформить, то есть на что посмотреть. Однако мне опротивело быть дорогой безделушкой, дополнением к его капиталам. Мне стало до безумия скучно в обществе его друзей, таких же новых русских, как и он, говорящих только о выгодных сделках. Но еще более отвратительными казались мне беседы с их дамами, пустоголовыми красотками с хищными ртами; мне было страшно, что я с ними оказалась в одной категории.

У меня было все, о чем мечтают многие девицы, вступающие в жизнь, и даже в дополнение ко всему этому не старый отвратительный покровитель, а молодой и любящий муж, но я постепенно впадала в депрессию – состояние, абсолютно мне не свойственное. Такое существование меня угнетало и подавляло. Но жизнь богатых плоха тем, что от нее трудно отказаться; после старого запорожца, который мой отец получил, простояв много лет в очереди, легко пересесть на метро, но попробуйте, обретя привычку раскатывать по городу на комфортабельной иномарке, передвигаться на общественном транспорте! Но постепенно я подходила к решению, которое круто изменило мою судьбу.

В этом мне помог и сам Витя. В последнее время, почувствовав, что со мной что-то не так, он стал настаивать на походе в ЗАГС. Я думаю, что он не прочь бы был и обвенчаться со мною в церкви, но об этом он боялся и заикаться. Ему хотелось иметь нормальную семью и детей; он не настаивал на том, чтобы я стала домашней хозяйкой, но рассматривал мои медицинские занятия как хобби, как нечто абсолютно несерьезное – то, что не приносит денег.

В какой-то момент я решила, что мне необходимо поговорить с мамой. Мои родители сначала считали мой союз с Виктором мезальянсом, но постепенно к нему привыкли и смирились с тем, что мой муж не имеет никакого отношения к нашей общей профессии. Витя им скорее нравился – во всяком случае, им нравилось его отношение ко мне. К тому же, несмотря на все их интеллигентское бессеребренничество, их отнюдь не угнетало то, что дочка ни в чем не нуждается. Поэтому я ожидала, что разговор будет трудным, но я недооценила свою мать. Она выслушала меня молча и потом, после недолгого размышления, сказала:

– Я давно замечаю, что с тобой что-то неладно. Если ты больше не любишь Витю – что ж, ты вольна поступать как хочешь. Я в своей жизни наделала много ошибок, но не буду тебя предостерегать – каждый учится только на своем собственном опыте. Что бы я не сказала, ты все равно поступишь по-своему. В любом случае, знай, что мы с отцом всегда примем тебя с радостью.

Я это знала, но после вольной жизни в качестве хозяйки своего собственного дома мне не хотелось снова возвращаться к родителям, в их тесную, хотя и трехкомнатную квартирку на дальней окраине – они получили ее, когда расселяли старую коммуналку. Хотя, конечно, у нее были свои плюсы – от улицы Александры Коллонтай было недалеко добираться до клиники кафедры психотерапии, где я числилась ординатором и куда собиралась поступать в аспирантуру. Но мне не хотелось снова возвращаться на круги своя.

Все чаще задумываясь над жизнью своей и старшей сестры, я все больше и больше ощущала несправедливость судьбы, которая дала мне все, а ей – ничего. Как бы я вела себя, если бы родители меня не любили, если бы никто мною не восхищался, если бы природа не одарила меня изумительным здоровьем и приличной внешностью, не говоря уже о легком характере? Может быть, я пошла бы по ее стопам? Брр! При одной мысли об этом у меня мурашки пробегали по коже.

Интересно, как бы сложилась моя жизнь, если бы не это природное везение? Правда, моя удача не распространялась на все случаи жизни – например, я очень часто оказывалась последней в очереди, и за мной больше никто не становился, но я всегда считала, что пусть лучше везет в любви, чем в карты. И все же, смогла бы я сама выстроить свою жизнь, отказавшись от преимуществ, подаренных мне при рождении? Мне хотелось доказать себе и всем, что смогла бы. И так уж случилось, что я получила шанс начать все заново, при этом не бросая вызов родным и всему окружению, как моя старшая сестра, а, напротив, с их благословения. Мне и тут повезло – как всегда. И заодно я получила возможность побольше узнать о жизни и смерти Александры.

Пугалом в нашей семье служила бабушка Варя, которую мы боялись гораздо больше, чем все диссиденты, вместе взятые – диагноза вялотекущей шизофрении. Вернее, мне она приходилась не бабкой, а прабабкой. Неродной при этом – потому что она была младшей сестрой маминой бабушки, вышедшей замуж за дедушку после смерти его первой жены. Она должна была, по идее, взять на себя хлопоты о ее осиротевших детях – наверное, прадедушка для того на ней и женился – но вышло так, что все родные и близкие должны были заботиться о ней всю ее жизнь. Она это умела организовать просто блестяще. Когда моя сестра Александра решила уехать из отчего дома, то она была готова отправиться куда глаза глядят, хоть на БАМ, хоть на Таймыр. Не знаю, удалось бы родителям отговорить ее от этого отчаянного шага, если бы не семейные обстоятельства. К этому времени умерла последняя из приемных дочерей бабушки Вари, незамужняя тетя Вера, посвятившая всю свою жизнь уходу за ней, и наша прабабушка, тогда бодрая восьмидесятилетняя старушка, осталась одна в двухкомнатной квартире. Так как московские родственники готовы были на что угодно, только бы не брать на себя ответственность за нее, то на семейном совете было решено, что самым лучшим выходом для всех будет, если с ней будет жить наша Аля. После долгих уговоров Аля сдалась: наверное, в ней заговорило чувство долга. В конце концов, даже бабушку Варю можно было представить как несчастненькую – хотя, на самом деле, несчастными становились все, кто имел с ней дело больше часа.

Я была совсем еще малявкой, когда поехала с родителями в Москву на похороны тети Веры. Меня тогда поразило два обстоятельства: во-первых, то, как выла в голос бабушка Варя (в моей психиатрической практике случалось всякое, но никогда я не слышала ничего, что хоть отдаленно приближалось к этому вою), и во-вторых, один эпизод, произошедший на поминках. Поминая тетю Веру, о прабабке немного подзабыли, и она решила напомнить о себе и для этого упала в обморок: закрыла глаза и картинно стала сползать с кресла. К ней тут же кинулись родственники, кто-то стал махать перед ее носом сложенной газетой, а тетя Лена попыталась засунуть ей в рот таблетку, но безуспешно: не открывая глаз, бабушка Варя ее выплюнула. Когда вслед за первой таблеткой она выплюнула и вторую, тетя Лена совсем озверела.

– Зачем ты это делаешь? – спросила она, сдерживаясь из последних сил.

– Ты же знаешь, что эти таблетки вредны для моей глаукомы, – отвечала старушка голосом умирающего лебедя.

Но тут вмешалась моя мама: она просто топнула ногой, и бабушка Варя вдруг мгновенно пришла в себя. Папа склонился к моему уху и менторским тоном сообщил мне:

– Классический случай истерической психопатии. Учись, дочка.

И вот с этой-то бабушкой Варей Аля поселилась в квартире на Соколе – в качестве няньки, компаньонки и еще Бог знает кого. Работать она стала психотерапевтом в одной престижной клинике. Не знаю, как отцу удалось выхлопотать для нее московскую прописку – наверное, это было дико сложно, но им двигало сильнейшее чувство вины: на мой взгляд, газовики на Таймыре вряд ли были бы опаснее для Алиного душевного равновесия, чем наша прабабушка. Как ни странно, Аля смогла ужиться с ней вполне мирно. Мне она в наши редкие разговоры по душам как-то призналась, что это ей удается потому, что почти все свое время она проводит на работе, а занимаясь домашними делами, совершенно отключается от бабкиных причитаний, изредка кивая головой и произнося только "да-да" или "нет-нет".