А той лавочки в скверике, на которой я сиживала с книжкой, больше не было. На ее месте стоял большой рекламный щит, а на нем — агитационный плакат Пашкова. У меня руки зачесались сорвать его. Сама не знаю, как я удержалась от почти непреодолимого соблазна.

— Одну минуточку, — произнес за дверью молодой голос и поинтересовался:

— Кто там?

Мне не оставалось ничего другого, кроме как в очередной раз использовать свое удостоверение.

— Я из газеты, — сказала я и полезла в карман за «корочками».

Замок щелкнул, дверь, взятая на цепочку, приотворилась, и я увидела очень немолодую женщину в байковом халате. У женщины было породистое лицо, которое даже старческие морщины не в силах были испортить, и красивая пышная седина, прихваченная широким бархатным ободком.

— Из газеты? — переспросила она и заглянула в мое удостоверение. Подумав, сняла дверную цепочку и пригласила:

— Проходите.

Я вошла и неловко затопталась в тесной прихожей, пытаясь снять ботинки.

— Ну что вы, не разувайтесь, — всплеснула она руками.

Я с сомнением посмотрела на мокрые разводы на линолеуме: снег, набившийся в рифленую подошву моих ботинок, начал таять.

— Ну не здесь же нам разговаривать, — сказала Радомыслова. — Пойдемте в комнату.

Хотя с чего я взяла, что это именно она? Я ведь даже не удосужилась ее об этом спросить.

— Простите, — пробормотала я. — Вы Ираида Кирилловна Радомыслова?

— Ну конечно, — кивнула она. — А вы, вероятно, по очередной жалобе?

— По жалобе? По какой еще жалобе?

— Значит, вы по другому поводу, — констатировала Радомыслова и посмотрела на меня внимательнее. — Ну проходите, проходите, не стесняйтесь.

Я вошла в комнату, обставленную старой мебелью, не какой-нибудь там из прессованных опилок, а из настоящего дерева. В этом я как-нибудь разбираюсь, а вот в стиле — не очень. В конце концов я все-таки решила, что интерьеры Радомысловой если и не из «времен очаковских и покоренья Крыма», то, по крайней мере, начала нынешнего века, бесславный конец которого мне выпало лицезреть. Еще я мысленно прикинула, смогла бы лично я существовать среди таких торжественных трюмо и комодов, и решила, что чувствовала бы себя в таком окружении будто на кладбище, несуетно и спокойно, как и должно себя чувствовать перед лицом вечности. Собственно, Ираида Кирилловна Радомыслова именно так себя и вела: сдержанно и без суеты.

— Присаживайтесь, — предложила она мне, указуя на уютное кресло возле окна. — А я буду через минутку.

Пока она отсутствовала, я окинула комнату более внимательным взглядом. Не то чтобы меня мучило любопытство, просто делать мне все равно нечего было. Заметила натюрморт, написанный маслом, в простенке между комодом и какой-то диковинной этажеркой. На полках последней стояли несколько пожелтевших фотографий в старинных паспарту. Я было вытянула шею, чтобы получше их рассмотреть, и едва успела вовремя отпрянуть, потому что в комнате появилась хозяйка. Оказывается, она отлучалась для переодевания: теперь на ней было строгое черное платье с белым воротничком, а вместо домашних шлепанцев — черные остроносые лодочки. Еще она держала в руках большого рыжего кота и привычно и неторопливо гладила его по шерстке, будто четки перебирала.

— Ну вот, теперь можно беседовать, — объявила Радомыслова, опустилась на стул у комода и посадила рыжего кота себе на колени. Тот сразу свернулся в клубок и так сладко засопел, что меня немедленно потянуло в сон. В результате вопрос хозяйки: «Так что же вас ко мне привело?» — почти застал меня врасплох.

Я тряхнула головой:

— У меня к вам несколько вопросов, а может, всего один. В зависимости от того, что вы мне на него ответите.

— Слушаю вас внимательно. — Глаза у Радомысловой были не по возрасту молодые и светились почти детской любознательностью.

— Скажите, пожалуйста, Елена Богаевская — ваша ученица?

— Да, она у меня училась, — спокойно, с достоинством ответила Радомыслова и едва заметно улыбнулась. — Как я понимаю, ваш интерес вызван тем обстоятельством, что она должна была давать концерты в городе?

— Но в последний момент отказалась, — продолжила я. — Вас это не удивило?

Старая учительница медленно покачала головой:

— Честно говоря, не удивило.

— А меня удивило, — призналась я. — И очень заинтриговало.

Радомыслова снова провела рукой по рыжей шерстке своего спящего прямо-таки летаргическим сном кота:

— Думаю, об этом вам следовало расспросить саму Елену Богаевскую, я же могу отвечать только за себя.

Достойный ответ, ни к чему не придерешься, и все-таки я попыталась возразить:

— Я пробовала это сделать, но так ничего и не узнала. Я разговаривала с ней вчера утром в гостинице, и она мне сказала только, что ей не нужно было бы сюда приезжать еще пятьдесят лет как минимум.