Дуэль была расстроена московским генерал-губернатором, узнавшим о ней, очевидно, не без участия клана Новосильцевых. Но ожесточение не прошло. А было оно велико. Несколько раньше младший брат Константина Чернова — Сергей — писал ему: «Желательно, чтобы Новосильцев был наш зять — но ежели сего нельзя, то надо делать, чтоб он умер холостым…» Первый этап истории закончился слухом о женитьбе под пистолетом, что заставило Новосильцева, вовсе не жаждущего дуэли, послать вызов. (Ясно, что Геккерны в тридцать шестом году так боялись огласки ноябрьского вызова Пушкина, предшествовавшего свадьбе Дантеса с Екатериной Гончаровой, а Пушкин возлагал на огласку такие надежды, потому что это была достаточно тривиальная для того времени ситуация. Она охотно принималась на веру публикой и выставляла жениха в позорном виде…)

Столичная публика с особым интересом следила за дуэлями, замешанными на семейных делах. Эти истории имели особую остроту, мелодраматичность, а потому вызывали особенно широкие толки. Дуэльные истории такого рода отличались бескомпромиссной жестокостью, ибо бескровный вариант не решал проблемы. Недаром московский поединок имел заведомо смертельные условия — три шага между барьерами. Стрельба в упор…

Столичная публика прекрасно помнила трагическую дуэль, напоминающую черновскую по психологическому колориту. Герой наполеоновских войн, егерский полковник Арсеньев, человек, известный своей храбростью и бедностью, посватался к фрейлине великой княгини Анны Федоровны девице Ренни и получил согласие. Оглашена была помолвка. Но через несколько дней к невесте посватался богач и аристократ граф Хребтович. И мать невесты уговорила ее отказать Арсеньеву, разорвать помолвку и принять предложение Хребтовича.

Арсеньев немедленно вызвал Хребтовича. Его секундантом был граф Михаил Семенович Воронцов. Такая дуэль могла кончиться только гибелью одного из противников. Погиб Арсеньев.

Последствия дуэли, в коей решался, казалось бы, заурядный личный спор, оказались не совсем обычны. «Весь Петербург, за исключением весьма малого числа лиц, вполне оправдывал Арсеньева и принимал в постигшей его смерти радушное участие. Его похороны почтила молодежь петербургская своим присутствием, полным участия, и явно осуждала Хребтовича и тех лиц, которые своими советами участвовали в склонении матери и девицы Ренни к неблагородному отказу Арсеньеву. Хребтович, как осужденный общим мнением, выехал из Петербурга…» — вспоминал декабрист Волконский. Погибнув, Арсеньев победил, ибо покрыл своего противника громким позором.

Все это было симптоматично. Уже в восьмисотые — восемьсот десятые годы (дуэль произошла в канун Отечественной войны) дворянская молодежь умела рассмотреть за сугубо личной, семейной причиной дуэли ее общественный смысл. Все, кто хотел понимать, понимал, что причина несчастья и гибели полковника Арсеньева — не превратности любви, но вещи куда более социальные и куда менее романтические. Полковник Арсеньев защищал право на брак по любви против жестокого миропорядка, не признающего суверенного права личности на счастье.

Поединок Арсеньева с Хребтовичем, с его общественными последствиями, с его подоплекой, был — по условиям эпохи — ослабленным вариантом черновской дуэли.

В двадцать пятом году — за три месяца до вооруженного мятежа дворянского авангарда, доведенного самодержавием до крайности, — дуэль члена тайного общества с членом зловещей корпорации бюрократической знати должна была отличаться политическим и личным ожесточением…

После несостоявшейся дуэли на трех шагах Новосильцев снова пообещал жениться на Екатерине Черновой. Но выполнять свое обещание не торопился.

Рылеев, не только остро сочувствующий родне, — он сам недавно пережил нечто подобное и стрелялся по близкому, очевидно, поводу, — но и понимал, какие агитационные возможности таит в себе громкий поединок Чернова с Новосильцевым, смертельное столкновение бедного и незнатного, но благородного дворянина с баловнем двора.

Рылеев понимал, что это будет в некотором роде репетиция грядущего эпохального столкновения. И он на правах старшего родственника и политического лидера взял дело в свои руки. Он — как Якубович в деле Шереметева — Завадовского решил добиться бескомпромиссного исхода ради идеи. Но идея у него была иная, не в пример Якубовичу.

В начале августа Рылеев отправил молодому Новосильцеву письмо с вопросом: когда он намерен выполнить свой долг благородного человека перед семейством Черновых? Он торопил события.

Новосильцев ответил не ему, а Константину Чернову, что дело будет урегулировано им самим и родителями невесты и что вмешательство посторонних лиц вовсе не нужно.

Но ни подпоручик Чернов, ни лидеры тайного общества, стоящие за ним, не склонны были ждать переговоров и возможного мирного исхода.

Чернов потребовал поединка.

Новосильцев принял вызов.

Составлены были условия:

«Мы, секунданты, нижеподписавшиеся, условились:

1) Стреляться на барьер, дистанция восемь шагов, с расходом по пяти.

2) Дуель кончается первою раною при четном выстреле; в противном случае, если раненый сохранил заряд, то имеет право стрелять, хотя лежащий; если же того сделать будет не в силах, то поединок полагается вовсе и навсегда прекращенным.

3) Вспышка не в счет, равно осечка. Секунданты обязаны в таком случае оправить кремень и подсыпать пороху.