Пушкин думал о трагически горьких судьбах Сперанского, Михайлы Орлова, Ермолова, вождей декабризма — тех, кто мог и кому не дали… Он думал о своей судьбе.

В апреле тридцать пятого года он писал:

О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха! Жрецы минутного, поклонники успеха! Как часто мимо вас проходит человек, Над кем ругается слепой и буйный век.

Он писал это не только об ошельмованном Барклае.

Кто пришел на смену этим людям? Что за несчастная страна, побивающая своих лучших и вернейших сынов?

Осторожный либерал десятых годов, Уваров не сразу стал охранителем, и само его охранительство не стало твердолобым консерватизмом. Оно вытекало подчиненным образом из главной идеи и было необходимым условием торжества этой идеи…

Если бы в декабре двадцать пятого победили мятежники, то Уваров, скорее всего, пошел бы на службу к новой власти. Но победили консерваторы. И Уваров затаился. В хоре голосов, проклинающих мятежников, «хотевших зарезать Россию», не слышно было голоса Сергия Семеновича.

У Николая этот оратор восемнадцатого года, очевидно, не вызывал доверия. И вообще он был слишком образован и изыскан — демонстративно образован и изыскан. Тесть и покровитель, Алексей Кириллович Разумовский, уже несколько лет как перестал быть министром и утратил влияние. Опереться было не на кого в этой внезапно изменившейся, запутанной и пугающей обстановке. Уваров промедлил, не сделал нужных шагов и — был сослан в Сенат. В тот самый подозрительный Сенат, на который уповали мятежники 14 декабря и который давно уже отстранен был от дел управления государством. Это была почетная служебная ссылка.

Он остался президентом Академии. Но того ли ему хотелось!

Он внимательно присматривался к происходящему. Особенно к работе Секретного комитета, труды которого, несмотря на его секретность, были хорошо известны в околоправительственных кругах и от которого ждали скорых и серьезных реформ.

Пушкин следил за деятельностью Комитета не менее пристально и ждал момента для вмешательства в политическую жизнь. Он понимал, что идет жестокая игра противоборствующих сил в верхах. И хотел действовать наверняка. В марте тридцатого года он написал Вяземскому из Москвы, где только что побывал император: «Государь, уезжая, оставил в Москве проект новой организации, контрреволюции революции Петра. Вот тебе случай писать политический памфлет и даже его напечатать, ибо правительство действует или намерено действовать в смысле европейского просвещения. Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных — вот великие предметы. Как ты? Я думаю пуститься в политическую прозу».

Уваров оценил обстановку точнее. И в тридцать первом году подал императору специальную записку о крепостном состоянии. В это время ни один разумный человек не возражал против отмены рабства — в принципе. Речь шла о другом: начинать реформы, пусть и второстепенные, немедленно или же отнести их начало в неопределенное будущее. На эту — вторую — позицию встал Николай. Об этом же толковал в своей записке Уваров. Здесь он впервые использовал на свой лад мысль Карамзина, восходящую к мудрецам прошлого столетия, — «просвещение прежде всего». И тут имелись в виду не только крестьяне. Государственными рабами были все подданные, без исключения.

Этим людям удивительным образом непонятно было то, что так пронзительно осознавали Пушкин и Сперанский: свобода и просвещение должны идти рядом. Просвещаемый раб — существо нелепое и страшное, раздираемое противоречивыми страстями.

Идея просвещенного рабства — опасное орудие в руках даже идеально честного Карамзина — в руках аморального Уварова превращалась в нечто убийственное…

Уваров угадал со своей запиской. Она не только обратила на него внимание Николая, но и снискала симпатию Бенкендорфа.

Тридцать первый год вообще оказался годом удач для Сергия Семеновича. Это было, естественно, не случайно. Начинался новый этап николаевского царствования, и нужны были новые силы. Но тогда это еще не было заметно участникам событий.

Летом того года в Петербурге началась эпидемия холеры. Сенатор Уваров назначен был 19 июня попечителем 1-й Адмиралтейской части по принятию мер против страшной болезни. Ему повезло вдвойне. 1-я Адмиралтейская часть была самым центром города, там не было опасной скученности бедных кварталов, и болезнь распространялась медленнее и скуднее. А кроме того, деятельность попечителя была на виду у правительства.

Уваров быстро подобрал себе энергичных помощников. Смотрителем одного из кварталов он сделал Варфоломея Филипповича Боголюбова, с которым вместе служил некогда по иностранной части — и в Петербурге, и в Вене. Действия Сергия Семеновича императором были замечены и одобрены.

13 сентября он представлен был к ордену Св. Анны 1-й степени и получил его. Это был еще один успех — первым была записка против эмансипации крестьян, — и успех этот следовало всемерно закрепить. Распорядительность — это хорошо, но ярлык либерала на Сергии Семеновиче все висел и пугал императора. Надо было доказывать свою лояльность в сфере непосредственной, животрепещущей политики…