Она говорила себе, что сына нужно похоронить и отправляться за дочерью. Но не шевелилась. В памяти всплыли детали странного сна: имя убийцы Анвелла и сведения о кладе, который ярл спрятал в своей конюшне. Ей стало не по себе. Всё-таки сон был очень необычным. Она поднялась на ноги и согнувшись как древняя старуха медленно приблизилась к своей лежанке. Откинула меховую накидку, развернула плащ и увидела два практически идеально овальных и идеально одинаковых темных камня с необычными золотистыми прожилками. У молодой женщины прошел холодок по спине. Она присела на лежанку и дрожащей рукой взяла один из камней. Он был теплым. Далира застыла в ступоре. Сейчас посреди этого ясного свежего утра ночной разговор с Туллой казался почти безумием, нелепицей, детской выдумкой. В это было невозможно поверить. Она никак не могла собраться с мыслями. Да и с чего бы жестокий равнодушный бог вдруг заявился бы к ней и вроде как оказал помощь?! Может это был не Тулла? Может какой-нибудь колдун, преследуя какие-то свои цели, пришел к ней, выдавая себя за Туллу? Ей стало страшно. Она огляделась по сторонам, ей очень хотелось увидеть что-то живое, привычное, почувствовать что она не одинока. Но она была одинока, кроме неё вокруг не было ни одной живой души.

Она убрала овальные камешки в карман штанов и посмотрела по сторонам более внимательно. Вещи и оружие убитого чужеземца те двое забрали. Также пропало её любимое копьё, которое было с ней с самых юных лет. Но остался меч Анвелла и её нож. Она проверила свою торбу, практически всё было на месте, за исключением кошеля с пятью серебряными монетами. Собрав все найденные вещи и оружие вокруг себя у лежанки, она, морщась от боли, сняла кожаную безрукавку и стянула через голову льняную рубашку. Оставшись голой по пояс, она, подняв правую руку, внимательно осмотрела место куда пришелся удар меча. Рана длинной дюйма три, с запекшимися потемневшими сильно разошедшимися краями зияла как багровый распахнутый рот, в котором белели разрубленные ребра. Весь бок до бедра и часть спины были залиты теперь уже засохшей кровью. Далира понимала, что такую рану непременно нужно зашить. У неё были в торбе и нить и игла, но сама предстоящая операция вселяла в неё если и не страх, то достаточно сильное отторжение и тревогу. Очевидно, что боль будет оглушающей.

Опустив руку, она с минуту глядела в пустоту перед собой, а затем взяла нож, достала один из "камней Оги" и решительно нацарапала на нем собственное имя. Подошла к сыну, с трудом разжала его челюсти и засунула камень ему в глубину рта. И тут же испуганно отступила от трупа, словно совершила некое кощунство. Пятясь назад, вернулась к лежанке, медленно уселась и накинула на себя плащ. Она неотрывно глядела на сына и её почти била дрожь. Ей казалось, что мертвец вот-вот пошевелится, или даже сядет, повернется к ней и уставится на неё своими завязанными глазами. Но ничего не произошло, никто не двигался и мир был прежним. Только свежий ветер шевелил её черные пряди. Посидев несколько минут, она скинула плащ, еще пару секунд собиралась с духом и затем снова подняла правую руку и посмотрела на свой правый бок. Раны не было. Засохшая кровь по всей правой стороне туловища осталась, но страшной багровой зияющей разрубленной расщелины плоти с белеющими внутри костями больше не было. На абсолютно целой белой коже не было даже какого-то рубца или шрама, от глубокой рассеченной раны не осталось ни малейшего следа.

Далира левой ладонью провела по тому месту где пять минут назад сквозила глубокая рана и принялась медленно одеваться. Вот теперь мир перестал быть прежним. Она не пыталась что-то понять и осмыслить, она просто приняла всё как есть. Её равнодушный бог почему-то пришел к ней и помог. Это его дело. А у неё теперь есть своё. Но в момент когда она застегивала кожаную безрукавку она вдруг замерла и усмехнулась – ей показалось что она всё поняла: Тулла не приходил к ней и ничего не говорил, а она так и не выбралась из обрыва; просто теперь она это он.

Далира подошла к трупу сына и задрала у него рубаху на правом боку. Там был глубокий широкий разрез в том же месте где недавно был у неё. Совершенно бескровный, серый и внутри виднелось разрубленное ребро.

Молодая женщина выпрямилась и огляделась, выбирая место для могилы сына.

Синни покорно следовала за высоким светловолосым чужеземцем, стараясь не думать о том что он собирается сделать.

Они поднялись по травянистому склону от озера и направились вглубь обширного плоскогорья, покрытого густой зеленью травы и полевыми цветами: нарциссами, лилиями и первоцветом. И конечно лиловыми головками чертополоха. Синни цеплялась за него взглядом и ей на миг становилось легче, для неё это растение было родным и добрым, оно в обилии росло вокруг того дома где она когда-то родилась и оно отгоняло злых духов, так ей рассказывала ещё бабушка – мать её матери. Плоскогорье в хаотичном беспорядке усеивали громадные осколки скал и древние валуны, покрытые белесым мхом. У одного такого, высотой в человеческий рост, Хальфар остановился. Осмотрелся по сторонам и, указав на ровный пятачок травы у стенки валуна, велел Синни сесть туда. Затем снова повертел головой, осматривая безбрежные пространства вокруг.

– Ты уже была с мужчиной? – Спросил он, не глядя на неё.

– Нет, – сказала Синни очень тихо, едва слышно. Теперь, когда всё стало очевидно, её ладони моментально вспотели, а сердце сильно забилось. Страх тугим узлом стянул её кишки.

– Ну тогда тебе повезло, – усмехнулся он. – Ибо ты станешь женщиной с лучшим из них.

Взгляд девочки застыл на ближайшем цветке чертополоха. Она не отводила от него глаз, словно цепляясь за него, словно умоляя отогнать от неё злого духа.

Хальфар сел рядом и поглядел ей в лицо. Он намотал веревку на кулак несколько раз, немного натянув её, как бы напоминая пленнице что может в любой момент придушить её.

– Ложись на спину, – приказал он.

Синни повиновалась, уставившись в вечернее небо. Там, очень далеко в вышине парил беркут, наверно высматривая неосторожного зайца-беляка. Чувствуя как мужские руки задирают ей юбку и стягивают вниз чулки, она изо всех сил всматривалась в эту птицу, завидуя её бескрайнее свободе и замирая от ужаса, едва не теряя способность дышать от того что накатывалось на неё, надвигалось, опускалось как тяжелая каменная плита.

Ей припомнился Фрей Сильвий с его всепрощающим богом и злом, которое есть желание любви. В этом больше не было смысла. В чем разница между богом, который всем всё прощает и богом, который ни во что не вмешивается как Тулла? И неужели этот страшный норманн на самом деле ищет любви, хочет чтоб кто-то его любил? И именно поэтому он стягивает с себя штаны и ложится на неё. В нос Синни ударил запах прокисшего пота и жаренной рыбы и сильная разрывающая боль из низа живота смешалась с острым приступом дурноты и криком, колоколом взорвавшемся в голове и намертво застрявшем в горле. Синни изогнулась в спазме, откинула голову назад, чтобы не видеть нависшего над ней белокурого мужчину, чьи слюни и пот капали ей на лицо и шею. Её взгляд уперся в стенку древнего валуна, покрытого белым и зеленоватым мхом и весь её разум, всё её сознание принялись изучать трещинки и выбоинки камня, ускользая в них, прячась там от реальности. В голове проплыла строка песни, которую пела бабушка, а может мать, или они обе: "Птица я птица, которой нельзя взлететь, снится мне снится жизнь моя и смерть, в черной крови мои крылья, камень впился как слепень, брошена в грязь и пыль я и только глаза мои в небе".

Похоронив сына, тщательно обложив его могилу камнями, Далира сидела у костра и достав из торбы мешочки, собиралась приготовить на камнях синюю и белую краску. Молодая женщина была до ужаса опустошена и сосредоточена. Все слова были мертвы, прошлое и будущее погасло, не осталось ни надежд, ни страха, только немного времени чтобы закончить то что должно. Уже смеркалось и ей казалось, что там, в надвигающихся сумерках стоит её погибший сын, её потерянная дочь и окутанный тьмой и ледяным ветром великан. Они не мигая глядят на неё и молча ждут. И она готова на всё чтобы исполнить то чего они ждут.