Все это давно было не более чем прошлым.

В VI веке это прошлое было погребено под толщами песка. Народы Аравии больше не знали единства; нигде у них не было независимых государств, ни на юге, в «счастливой Аравии» былых времен, ни на северном побережье, золотом берегу, в Мадиане. На крайнем севере, где пустыня подходила к границам Византии и Персии, мировые державы того времени, как их предшественницы, еще создавали эфемерные государства. Лишь в сасанидской Трансиордании, даннице Византии, да в Ираке Ахеменидов, вассалов Персии, мы находим в то время арабов, объединенных в настоящие государственные формы.

Свободный арабский народ остается в пустыне, в одиночестве и варварстве. Племена гоняются друг за другом, их войны сотрясают страну. Одно истребляет другое, щадя при этом пальмы и источники воды. Каждое обеспечивает свободное существование бедуину, человеку пустыни, не знакомому ни с каким принуждением, не желающему никакой социальной организации, кроме собственного племени, ради которого он воюет, делает детей и идолу которого поклоняется.

Так жили самые молодые семиты, арабы. У семитов были Моисей и Иисус. Эта крайняя ветвь семитского дерева, распространившаяся от глубин великой пустыни до Ирака и Египта, породит Мухаммеда, посланца Бога.

Можно ли считать единым народом этих бедуинов, не знающих ни государства, ни принуждения? Какие узы связывали их? Что заставляло эти бесчисленные племена, постоянно занятые войной, время от времени признавать себя членами одной общности?

Вот что на это отвечает старинная арабская поэма: «Бог даровал этому народу четыре милости: во-первых, простой тюрбан, который для пустыни лучше короны; во-вторых, шатер, более практичный, чем дворец; в-третьих, меч, защищающий лучше самых высоких стен. Четвертый дар небес, высший дар, не что иное, как чудесное искусство свободной песни. Араб находит в нем наивысшее наслаждение». Возможно, это утверждение покажется несерьезным; тем не менее оно совершенно точное. Единство суровых арабских племен основывается исключительно на силе их слова, на арабской мелодии.

Песня правит пустыней. Даже в наши дни не известен другой народ, испытывающий такой восторг перед красотой слова, лирическим выражением. Эти жители пустыни, почти дикари, обладают языком, богатство которого нас смущает. Язык для арабов играл ту же роль, какую другие народы приписывают архитектуре и живописи.

Языком араб владеет мастерски. Он знает сто слов, обозначающих верблюда; он радуется, используя самые сложные фразы, и глубоко презирает несчастные народы, чьи идиомы не могут соперничать по богатству с его оборотами речи. Он тщательно заботится о чистоте своего языка. С самого нежного возраста он приобщен к искусству красиво говорить. За грамматическую ошибку бедуин задает своим детям трепку. Потому что слово священно, потому что язык, единый для всех арабов, делает из них один народ.

Тот, кто хочет приобрести какую-то власть над ними, должен в совершенстве овладеть их языком. Конечно, каждое арабское племя использует свой особенный диалект, с трудом понимаемый соседними племенами. Но над всеми этими диалектами царит язык поэтов пустыни, арабский литературный; каждый член любого племени должен его освоить, если хочет считаться настоящим арабом. Ведь это поэтический язык, а араб дорожит своей поэзией больше, чем тюрбаном, мечом и шатром, а это много значит. Каждый араб, без исключения, умеет слагать стихи, он страстно увлечен литературными вопросами. Поэзия представляет для него спорт, политику и ежедневную газету. Через нее он выражает одновременно чувство прекрасного, общественное мнение, политическую информацию, она соединяет в себе все, что может заинтересовать араба.

Каждый араб – поэт. Сидя на своем верблюде, предоставленный самому себе в тусклые и монотонные часы пути, он покачивается в такт мерному шагу своего животного. Ему надо как-то бороться со скукой, не заснуть, отвлечься от пустыни; тогда он начинает описывать окружающий его мир, и верблюда, везущего его, и бесконечное небо над головой, и собственную силу. Сначала он говорит медленно и монотонно, свободно импровизируя. Понемногу его речь приобретает правильный, скоординированный характер; он приноравливается к ровному ритму шагов верблюда. Это органический ритм всей бедуинской лирики; самые сложные метры арабской поэзии в основе своей все равно восходят к вариациям особенностей ритма шага верблюда по огромной пустыне.

Красоте слова, его поэтической силе араб придает огромное значение. Слово это магия; тот, кто им владеет, превосходит в силе воина. Настоящий поэт может словом творить чудеса, исцелять больных или изгонять из них злых духов. Даже если ему не удается это сделать, это нисколько не умаляет его могущество. Порой одного удачного слова поэта достаточно, чтобы разрушить репутацию араба среди всех племен пустыни. Этих насмешливых замечаний боятся больше, чем меча героя.

У каждого племени есть собственный поэт, который выступает на бой за него. Перед сражением двух племен их поэты выходят вперед и каждый исполняет славословия в честь собственного племени и оскорбления в адрес противника. Арабы сосредоточенно слушают. Не раз бывало, что племя, чей поэт, в конце концов, проигрывал, молча отступало, не вступая в бой: какой смысл прибегать к мечам, если вас победила песня?

Великим событием в жизни пустыни являлся турнир поэтов. Победителю оказывались неслыханные почести. Его произведение, вышитое большими золотыми буквами на черном полотнище, вывешивалось над входом в храм богов.

Арабский поэт редко умеет читать и писать. Он по необходимости импровизирует. Его поэма, если она хороша, сразу овладевает вниманием слушателей. Чем быстрее он ее продекламирует, тем большей славой себя покроет. Престиж поэта играет в жизни пустыни основную роль. Никогда в ней не будет царствовать не имеющий дара красиво говорить. Лишь тот, кто держит народ под магией своего красноречия, осыпает противника язвительными насмешками, к месту исполняет хвалебную песню в честь своего племени, лишь тот может получить управление народом, которому поэзия заменяет газету, кино и книги. Бард, если к тому же он обладает качествами доблестного воина, может стать владыкой пустыни.