– - Кто там?
– - спросил жену.

– - Это племяшка, -- ответила она скороговоркой. Но сколько мы ни стояли, а «племяшка» из туалета так и не выходила. Чего бы ей там так долго делать? Подошел, нажал посильнее на дверь -- она открылась, а там на унитазе пристроился тот, кто как раз нам и был нужен.

Жена охает и ахает, извиняется за своего растрафареченного муженька. А у того буквально все тело в наколках. Даже над глазами наколото, и, когда он их закрывал, то можно было прочитать: «Не буди». Работников милиции Губа явно не ждал и не знал, по какому вопросу мы к нему заявились. Не теряя времени, я завел его в ванную комнату и задал вопрос:

– - Кто собаку съел?

– -Я не ел, -- сходу и без раздумий ответил Губа, тем самым признав, что был участником той пьянки на даче, когда убили, а потом зажарили и съели собаку.

– - Кто зарезал?
– - напирал я, прикрыв плотнее дверь в ванную.
– - Говори, и учти: если набрешешь, я тебя самого как собаку зажарю, понял?

Повертелся, покрутился Губа, но потом все-таки назвал того, кто зарезал собачку. Им оказался некто Третьяков с улицы Клинической, по кличке Трёшка. Третьякова я знал, раньше приходилось с ним встречаться. Жучок тот еще, вор-карманник, судимый, и дружки у него тоже карманники. Жил Третьяков в старом двухэтажном доме и, как ни странно, увлекался разведением голубей. Вот и пойми: с одной стороны, огромная любовь к голубям, а с другой -- зарезать маленькую беззащитную домашнюю собачку, а потом вместе с дружками сожрать ее. Ну и ну!

...Разговор с Третьяковым происходил возле его голубятни. Он как раз кормил птиц, нас встретил без особой радости. Я молча глядел, как он ухаживает за голубями, Воронцов стоял поодаль, а Губа, подойдя к Третьякову сзади, надоедно ныл и канючил:

– - Я сдал тебя, я не мог просто...
– - Видеть и слышать это было противно.

– - За что собаку сожрали?
– - спросил Третьякова напрямую. Спросил грубо, но по-другому до таких людей не доходит. Третьяков, видно, ожидал чего-то для себя худшего, отчего втянул голову в плечи. Потом начал «шурупить» и чесать затылок. Я повторил свой вопрос.

– - Думал, что бродячая, -- ответил наконец он.
– - Не разобрал по пьянке.

– - Не хитри, не поможет, -- процедил я зло и добавил: -- Вот поджарю сейчас твоих голубей и скажу, что они с мусорки. Или вообще всю голубятню спалю! Как тебе понравится?

– - Лучше меня убей, а голубей не тронь!
– - запсиховал Третьяков.

– - А-а, ишь какой жалостливый! Чем же собачка перед тобой так провинилась? Из-за нее девочка в постель слегла, пожилая женщина совсем горем убита. За что вы ее, как голодные звери, сожрали?
– - Подойдя ближе к Третьякову, приказал: -- Садись в машину, поедем...

– - Бить за собаку станешь?
– - как-то покорно пролепетал, явно труся, Третьяков.

– - Не стану, не трясись как ненормальный! Я не такой, как ты, живодер. Будешь извиняться перед старушкой и ее внучкой. Посмотрю, как поведете себя перед ними.

Приехав в отдел, я поместил Третьякова в камеру предварительного заключения, а Губа ждал, когда я назначу ему встречу назавтра. С Мариной Викторовной и ее внучкой договорились встретиться на следующий день около их дачи, в полдень.

Встреча состоялась, и мне кажется, что польза от нее все-таки была как для хозяев собачки, которую уже не вернешь, так и для тех, кто ее убил. Сцена, конечно, горькая и малоприятная, но уверен: для участников -- поучительная и полезная. Когда мы подъехали к даче, нас уже поджидали Мария Викторовна, ее внучка и кое-кто из хозяев соседних дач.

И вот два взрослых «барбоса» (по-другому их и назвать не могу) рухнули на колени и стали просить прощения. Вид их был жалок. Чтобы не убежали, я из их брюк вытащил ремни, и брюки они поддерживали руками. В нашей практике это называется «мягкой вязкой». Возможно, с этой «вязкой» я и перегнул, но мне хотелось, чтобы свое покаяние они запомнили на всю жизнь.

Марине Викторовне и ее внучке я сказал: вот те, кто убил и съел вашу собачку. Правда, не всех, кто был на том сборище, я привез, но эти просят прощения и за себя, и за остальных. Много неприятного услышали «гурманы» в свой адрес! Люди горячились, говорили, что от бродяжни и пьянчуг покоя нет. Девочка, которая столько слез выплакала по любимой собачке, кричала, что эти дяди самые гадкие!.. О других подробностях «покаяния», думаю, нет необходимости говорить. Считаю, что данное дело я довел до конца. Заявительница с внучкой и их соседи получили хотя бы моральное удовлетворение. Позже они написали в мой адрес благодарственное письмо, и вообще-то это неплохо сработало на повышение авторитета милиции. Для меня это было как раз самым важным.

Встреча с «Аборигеном»

Шло селекторное совещание. Его вел начальник райотдела Александр Петрович Жабин. Как обычно, кто-то отчитывался о проделанной работе, кого-то критиковали, а кого-то хвалили, ставились задачи. И вдруг раздался звонок. Звонил начальник УВД Иван Михайлович Солохненко. Жабин предупредительно поднял руку, и все притихли. Я был на том совещании и часть разговора между начальником УВД и начальником отдела милиции района услышал. Речь шла о садах и о неизвестно откуда появившемся там каком-то «Аборигене», который делает все, что захочет, и всех дачников застращал. Генерал просил немедленно с этим разобраться и об исполнении доложить ему лично. Совещание закончилось, Жабин всех отпустил, а меня попросил остаться.

– - Сады у тебя?
– - спросил.

– - Так точно, -- отвечаю.

– - Вот и разберись. Только учти, что этот самый, как сказал генерал, Абориген, теперь у него на контроле.

– - Может, генерал еще что сказал?
– - спросил я -- разговор-то слышал не весь.

Жабин встал, длинный, худощавый, немного сутулый, и вышел из-за стола.

– - Да, еще он сказал, что этот тип ворует с дач все подряд, требует, чтоб его кормили, а главное -- молчали. Иначе грозит расправой и поджогом.
– - Жабин куда-то спешил, и на этом наш с ним разговор закончился.