А теперь вернемся к «легенде», то есть к тому, за что меня можно было бы арестовать. Я внес свои предложения Фролову Александру Васильевичу, который в то время занимался в областной администрации организацией борьбы с коррупцией и другими подобными вопросами. Ранее, как известно, Фролов вел дело ГКЧП, потом работал областным прокурором. Мы были знакомы, и Фролов считал, что с поставленной задачей я справлюсь. Арестовать меня должны были за превышение служебных полномочий. В детали я вникать не буду -- делалось-то все это для проформы. Если же вкратце, то мое «превышение» заключалось в следующем.

Некто Сотников пригонял в Воронеж из Германии бэушные машины и реализовывал их тут. Продавал машины через лиц весьма сомнительной репутации. Среди них, к примеру, были: Селиверстов Вадим по кличке Селиверст, только что освободившийся из мест лишения свободы, где сидел за убийство, братья Титовы по кличке Бусые, Кравченко по кличке Кравт, Головин -- Голова и еще несколько подобных типов. Один из братьев Титовых был даже «смотрящим», то есть авторитетом среди своих коллег по ремеслу.

И вот Сотников пожаловался, что машины они у него взяли, а деньги не отдают. Когда я стал заниматься этой шарагой, то установил, что машины они получили от Сотникова для продажи добровольно. Обо всем этом я ему напомнил. Он, кстати, и сам допускал нарушения при продаже машин. Но не буду лезть в дебри.

И по «легенде» вот такая завертелась с этими машинами бодяга, в ходе которой я что-то там недопроверил и где-то злоупотребил служебным положением. По идее, этого было вполне достаточно, чтобы меня арестовать. И меня арестовали, но -- для выполнения поставленной передо мной задачи.

Вначале меня доставили в изолятор временного содержания, где я должен был провести двое-трое суток. Я как оперативник не раз бывал в ИВС и в СИЗО, знал обстановку и понимал, как надо себя вести в этих учреждениях, знал, что слабину допускать нельзя, иначе сокамерники на твой горб заберутся и станут во всем понукать. Там совсем другая жизнь, и проходит она по другим понятиям, где в человеке ценят прежде всего силу духа.

Мое пребывание в этих местах предполагалось кратковременным, поэтому особых переживаний не было. Надо было выполнить задание и чем быстрей, тем лучше. В изоляторе временного содержания меня поместили в камеру, в которой находился бывший работник ОБЭПа (служба по борьбе с экономическими преступлениями). Он кого-то подстрелил и все время страшно переживал. Говорю ему: ну чего ты хнычешь? Скажи, что подстрелил по неосторожности. Он же все отрицал, хотя факт имел место. Вот и психовал, волновался. Но мой совет ему пришелся кстати: вскоре его освободили под подписку. Но к моему заданию это никакого отношения не имело.

Нужное количество дней в ИВС прошло, и меня перевезли ночью в СИЗО, где поместили в 55-й камере. Как раз в этой камере и находился Алферов, которого мне было поручено раскрутить. Кроме Алферова в камере сидели: бывший участковый инспектор Коминтерновского РОВД, застреливший двух граждан, бывший работник спортивного общества «Динамо», застреливший своего должника, бывший следователь прокуратуры из Москвы, а также бывший военнослужащий внутренних войск, зарезавший двух солдат-сослуживцев, и еще один, тоже бывший, сотрудник транспортной милиции, находившийся ранее в розыске за неуплату алиментов. Вот такое было окружение. Все в основном -- бывшие работники милиции, и многие из них -- убийцы. А меня, как вы помните, «арестовали» за превышение служебных полномочий.

Из всех сокамерников меня интересовал только Алферов. Как сложатся наши с ним отношения? Как примут меня остальные? Я об этом много думал. Надо было как-то войти к ним в доверие, но не переборщить.

Да, вот еще одну деталь вспомнил. Бывают у каждого из нас иногда, так сказать, парадоксы в жизни. Меня в камеру, к примеру, сопровождал Василий Осадчий, бывший сотрудник патрульно-постовой службы Советского РОВД. Он безусловно меня хорошо знал, но и я знал, что это за человек. А человек он был, на мой взгляд, с ненормальной психикой и весьма злой. Так вот, в СИЗО Осадчий работал охранником, а по зэковскому жаргону -- пупкарем, то есть водил-выводил зэков. Меня он, насколько я догадывался, побаивался. Когда вел в камеру, я его тихонько так предупредил, чтобы не мельтешил у меня перед глазами и держался подальше. Он промолчал, но намек, думаю, понял. Это к слову.

В камере я оказался в два часа ночи. Позже узнал, что надо мной спал как раз Алферов. Узнал потом и про остальных сокамерников: кто они и за что сидят в следственном изоляторе.

А пока, положив голову на тощее подобие подушки, прикидывал: ведь и соседи небось ворочают мозгами, что я за фрукт такой и за что посажен? На данный вопрос, если его кто-то задаст, я продумывал разные варианты ответа, но остановился на одном. Скажу: а ты чё, следователь? Мне казалось, что такой тон будет самым подходящим. Надо выглядеть эдаким ушлым, прошедшим огни и воды, а не каким-то болтуном. За что меня взяли, и вовсе трепать языком не собирался. Да, они тут почти все убийцы, а меня «закрыли» и шьют «палку» за превышение служебных полномочий, и что с того?

В камере слышалось похрапывание, кто-то тяжело ворочался: ночной сон у каждого свой. Я тоже, несмотря на разные переживания и необычность обстановки, тюремный, ни с чем не сравнимым затхло-вонючий дух, малость прикорнул. Проснувшись, не вставал, лежал и думал. Пробивавшийся через зарешеченное окошко мутный рассвет кое-как очерчивал внутреннюю убогость камеры. Вскоре ее обитатели завозились, задвигались: кто к параше, кто ополоснуть водой лицо. Все делалось молча, кряхтели, кашляли. Они молчат, и я молчу. Знаю по рассказам, что кто-то из слабаков делает в камере уборку, кто-то докладывает при проверке об обстановке за прошедшую ночь. Для человека это лишняя обуза, но куда денешься, если действительно показал себя слабаком, мямлей. Не исключаю, что кто-то из таких слабаков попытается свою обузу перевалить на меня -- новенького несмышленыша. Надо будет тогда сразу, как говорится, дать по мозгам, и так, чтобы больше свой нос никто не совал. Это уж точно сработает на мой авторитет.