Артели из Тверской, Ярославской, Олонецкой, Нижегородской, Калужской, Владимирской и многих других губерний прибывали постоянно, стараясь занять и подтвердить какую-то свою трудовую нишу в этом человеческом муравейнике, строго поддерживая походную дисциплину (за редкими исключениями) и ревниво оберегая своё с таким трудом отвоёванное место. Степан, впрочем, особо не вникал, своих дел было по горло, лишь отметил с довольной усмешкой, что и здесь москвичи умудрялись занимать какие-то особенно хлебные места.

Бытовые условия жизни основной массы этого люда часто смущали образованных современников необходимостью считать их нормой, когда отсутствовало желание сопереживать «иванам», в силу своей дикости и неотёсанности предпочитающих ночевать по 30–40 и более человек в одной комнате, упорно выбирающих полуподвальные помещения, чердаки, а то и совершенно отказывающихся от жилья и отдыхающих прямо на рабочих местах. Считать же это не нормой и сопереживать отдавало либерализмом, странностью, недостаточностью патриотизма, вело к сомнениям в благонадёжности, и, что самое страшное, к вопросу о верноподданстве. Потому самым распространённым доводом в пользу того, что мужики живут плохо лишь по собственной лени и нерадивости, было приведение примеров, противоположных бедности, — благо, и богатых крестьян в Петербурге хватало. Снимающие порой целые дома, щеголяющие в роскошных шубах, разъезжающие в каретах, украшающие своих жён жемчугами на десятки тысяч рублей, сами имеющие слуг, эти удачливые крестьяне вели дела на уровне первогильдейского купечества, содержа магазины, мастерские, торговые ряды, вкладываясь в артели, строительство, занимаясь заграничной торговлей и не гнушаясь давать деньги в рост. Таковых было несколько сотен семей.

Тяжёлый труд, недоедание, грязь и сырость вели к болезням. Лихорадка и тиф забирали в год тысяч по двадцать душ, считая лишь тех, кто умер в пределах городской черты, а не успел дойти перед смертью до одной из окрестных деревень, но новые тысячи и тысячи крестьян обильно пополняли ряды ещё живых горожан. «Московские ведомости» не без ехидства отмечали, что виной тому не самый здоровый для мужика климат, «Санкт-Петербургские ведомости» не писали о том вовсе.

Степан жил нагло, занимая барскую двенадцатикомнатную квартиру с конюшней на четверых лошадей, наигранно сетуя на дороговизну подобного роскошества. Это была квартира самого Пушкина, которую тот снял у Жадимировского за 3300 рублей ассигнациями в год, но летом с семьёй перебрался на дачу, так же арендуемую, откуда и уехал на Урал. Наталья же, его супруга и особа весьма требовательная, сложность угодить вкусам которой приводила к частой смене жилья, решила выбрать новую квартиру, о чём и поставила в известность своего мужа, забыв о такой малости, как бывший арендодатель. Оставшийся без квартиранта, Жадимировский расстроился, обратясь в суд с требованием выплатить ему все деньги согласно договору, без снисхождения к душевной пылкости жены поэта. Разбирательство грозило растянуться на несколько лет, и в другое время Пушкин был бы тому рад, осознавая шаткость своей позиции против собственной же подписи на договоре, но сейчас решил проблему просто — поручил её Степану с указанием разобраться и доложить. Новый управляющий Болдинского имения, последовавший вместе с барином в Петербург на зиму, где у него были основные дела по торговой части, разобрался, выплатив купцу недостающую сумму, и доложил, что вопрос решён. Заодно занял квартиру сам, до срока завершения аренды.

Приближались праздники — Рождество, Новый год и грядущий за ними бальный сезон уже сводил с ума барынь и барышень столицы. Степану это было ведомо куда больше, чем хотелось. Так вышло, что женская половина родни поэта при всей рассеянности оказалась достаточно наблюдательна и заметила новый способ решения бытовых вопросов Александром — «поручить Степану то-то и то-то». Наталья Пушкина, убедившись в эффективности способа, по возможности старалась избавить мужа от мелких и ненужных ему проблем, взвалив их на свои хрупкие плечи, как и положено хорошей жене.

Получив двенадцать тысяч рублей «на булавки», Наталья Николаевна потратила их за неделю, решив достойно подготовить к сезону не только себя, но и сестёр. Приличное платье не могло стоить менее пятисот, а платья особенные, идеально подчёркивающие красоту их счастливых обладательниц, начинались от тысячи. Но ведь нельзя обойтись одним платьем? Требовалось не менее четырёх, а чтобы не беспокоиться о них до следующего года, десяток. Да разве в одном только платье дело? Степан ежедневно получал записки от барыни, со злорадством доставляемые ему лично Никитой Козловым, крепостным «дядькой» поэта, решительно невзлюбившего «выскочку», из которых узнавал, что благородной женщине нужно весьма и весьма многое.

Перчатки разных видов, зонтики, веера, сумочки, туфельки, береты, боа, шарфы, накидки и многое другое, о существовании чего Степан и не подозревал, задумчиво разглядывая очередной счёт, серьги, колье, браслеты для рук и ног, фероньерки, перстни и кольца — всё необходимое, когда можно не экономить, разом понадобилось Наталье Николаевне.

Пушкин совершил ошибку — или, вернее сказать, допустил оплошность, — равнодушно отреагировав на пробный шар от благоверной, когда та вплела в своё щебетание слова «я отправила Степану счёт за парикмахера». Это было воспринято как разрешение и даже одобрение, не требующее пояснений. В итоге счета посыпались ежедневно, становясь всё более весомыми.

Странность положения ничуть не смущала ни Наталью, ни её сестёр, ни тем более их достопочтимую матушку, да и что было странного в том, что муж, зять и благородный дворянин достойно содержит семью? Напротив, слухи один другого невероятнее льстили самолюбию. Внезапно поправившееся благосостояние Пушкиных, очистивших имение от всех долгов, разумно объяснить было невозможно, что и вело к самым фантастическим предположениям. Говорили, будто Пушкин разыскал клад Пугачёва, который привезли аж на пятнадцати возах (на деле из Михайловского была доставлена библиотека поэта), что Пушкин выполнял секретное поручение государя императора, попутно собрав взятки со всей Сибири, что Пушкин был в Персии, где обыграл в карты самого шаха, и даже то, что на его руках умер какой-то алхимик, передавший перед смертью секрет философского камня.

Сам Александр Сергеевич, этого, к счастью, не знал, иначе было бы не избежать дуэлей, и, возможно, сердечного приступа. Вернувшись в Санкт-Петербург после четырёх месяцев свободы, он с головой погрузился в работу, оказываясь дома лишь вечером, чтобы успеть немного поиграть с обожавшими его детьми, поужинать и лечь спать.

Расходы увеличивались с пугающей быстротой. Обновляя гардероб, Наталья Николаевна прислушалась к словам матушки, утверждавшей, что наёмные экипажи не слишком удобны, и заказала новую карету, за что Степану пришлось внести аванс в три с половиной тысячи. Посуда, фарфоровые и серебряные сервизы, мебель, какие-то вазы и обновление драпировок — всё необходимое для достойного ежедневного принятия гостей появилось в квартире Пушкиных.