Ричи. Умный и сильный, он выказывал отменную выносливость и необычайную любовь к труду… никому не нужному. На поле, через которое мы обычно ходили гулять, к середине лета уже не было ни пятачка, где не вырос бы внушительный холмик от глубокой норы – которые он вдохновенно рыл каждый раз, как только оказывался там.

Он мог быть гордостью любой бригады из Молдовы или Таджикистана, превосходя по скорости любого из самых крепких и молодых землекопов. Но только ему этого не надо – он свободная и творческая личность! (Правда, жильцы разрытых норок были иного мнения насчет его личности… если оставались еще способными иметь хоть какое-то мнение)

Либо я, ошеломленный величием природы, явленным в неодолимой силе инстинктов, наблюдал, как вполне себе сытый Ричи (только что перед прогулкой съевший кусок мяса – еще и с мозговой косточкой!), роет смерзшийся в монолит сугробище у чужого двора. Роет долго, истово, ранясь об острые края наста – ради чего, как вы думаете? Вот и я бы не поверил, если б не видел собственными глазами: обломок льдины, который он выковырял оттуда, оказался просто… мерзлым… батоном… в полиэтиленовом… пакете.

Как он его унюхал? Зачем он ему? Ведь Ричи дома на хлеб даже не смотрел… ну разве что только если он не накрошен в бульонно-мясную смесь. Вы скажете: «Так это ж просто. Он ведь любит рыть» – и я так тоже думал, пока он не стал пытаться разгрызть выскальзывающую из пасти ледяную добычу – без надобности, но с каким наслаждением!

Не-е, ребята, это был настоящий художественный акт, эдакий перформанс, коим он демонстрировал, сколь полно их, собачье, подчинение животному началу.

Правда, когда он уже раз в двадцатый собрался опять засунуть себе в пасть этот ледяной обмылок, мое терпение, ставшее весьма хрупким на морозе, лопнуло.

– Хватит валять дурака! – сказал я, наподдав со всей силы ногой по ненавистной льдине, и Ричи, похоже, решивший, что дурак – это он, стал озираться по сторонам: мол, кому это хозяин велит его не валять (шутка старая, но у Ричи она любимая – обожает изображать идиота).

– Наверняка ведь, скотина, опять играешь роль! Пойдем уже, – продолжил я, едва сдерживаясь от желания проделать с его растолстевшим к зиме задом ту же процедуру, что и с батоном. При этом он даже не подумал сорваться за своей добычей, абсолютно целехонькой улетевшей в поле. Что уже само по себе было удивительно: нет такой собаки, которая не помчалась бы за бросаемым абы куда предметом – будь то палка, мячик… или тот же самый мерзлый батон.

– Не стану спорить с таким решением, хозяин, уверен – там этому батону самое место и есть, – говорил его открытый, всепрощающий взгляд. – Мне и самому стало казаться, что это уже чересчур, и я даже подумывал остановиться, но не решался. Кажется, я был не очень убедителен в этой сцене.

И с видом, будто это я заставил его возиться с этой никчемной булкой, в то время как он всего лишь мечтал полюбоваться на звезды, гуляя по укутанному белыми сугробами полю, отправился домой.

А какие красивые, мужественные позы он принимал, храбро кидаясь в самую гущу лягушек, там и сям сидящих на берегу нашей речки! Он только делал вид, что их ловит – якобы чуть-чуть, самую малость не успевая схватить добычу. И лягушки постарше тоже делали вид, что спасаются, лениво отпрыгивая одна за другой в воду. Они прекрасно понимали, что являются всего лишь статистами в этих героических мизансценах.

– Ну вот, опять… явился – не запылился… герой! – сообщала лягушка, первая заприметившая Ричи, вышагивающего эдаким молодцем прямиком к бальнеологическому курорту, где после зимы набиралось сил многочисленное сообщество земноводных.

– Ох, и надоел же как, – квакала сидящая неподалеку пожилая жаба, обращаясь к кучке только что расположившихся погреться на солнышке таких же пожилых подруг. – Чего вот заладил – каждый день все ходит и ходит, а мы тут прыгай ему в угоду, страх изображай. Пускай вот молодые прыгают, небось им-то на самом деле страшно, когда этот недоросль гавкает, а мы привыкшие – пошумит, поскачет да дальше побежит.

Естественно, нагавкавшись всласть и расшугав всех лягушек с жабами на обоих берегах реки, Ричи отправлялся дальше с видом исполнившего свой долг героя-победителя.

А Вовка! При том, что Вовка работы не боялся, любоваться результатами его труда мог разве что он сам. Не, вырыть яму или перетащить, к примеру, бревно ему было только в забаву. Лопата, лом, тяжеленный бур выглядели игрушечными в его больших руках. Но все, что было хоть чуть-чуть деликатнее кувалды, вызывало опасения за его сохранность.

Вот что заставило Серегу последовать за Вовкой, когда тот, воодушевленный идеей изготовить морс, – разумеется, для запивки, – направился на кухню? Разве не смутные предчувствия? Серега говорит, что ему вдруг стало любопытно. Ну да. Учитывая, что Вовка создал интригу, сказав о некоем секретном рецепте, это казалось вполне объяснимым. Только вот я думаю, что интуитивно он предполагал увидеть кое-что поинтересней, чем рецепт морса.

Нет, сам-то рецепт тоже оказался интересным. «Берешь воду, кладешь в нее варенье (любое, какое есть) и тщательно размешиваешь» – примерно так записалось у Вовки в голове, когда я как-то раз угостил его клубничным напитком, а потом открыл тайну его происхождения. Восхищенный вкусом, а главное, простотой решения вечной проблемы «чем запить», он сразу же взял его на вооружение.