— Да, мы не мешкали, — согласилась Лиз. — Думаю, наша тень приотстала и только теперь догнала нас.

— Слава богу, есть гироскопы, — откликнулась я. — Помнишь, однажды я это уже говорила? А ты ответил: "Что ещё за гироскопы? Они для старушек".

— Я сняла их к чёрту, — сказала Лиз. — Так лучше привыкаешь к струйному рулю системы реактивного управления. Да ладно тебе, Крикет, ты…

— Обратно, девчонки, я поеду с вами, — перебил он. — Больше ни за что не сяду в машину к этой сумасшедшей!

— Но у нас всего два сиденья, — возразила Бренда.

— Какая разница, привяжите меня к решётке бампера. Хуже, чем только что было, уже не будет.

— Не вижу повода не выпить, — произнесла Лиз.

— Ты во всём видишь этот повод!

— А что, его нет?

Но прежде чем выйти к машине за своим переносным баром, Лиз не забыла выпустить из переноски — кого же ещё? — английского бульдога по кличке Уинстон. Он неуклюже выбрался наружу, опровергнув все мои прежние представления о безобразии и уродстве, и тут же в меня влюбился. Точнее, со всей пёсьей беззаветностью предался занятию любовью с моей ногой.

Это могло бы испортить начало прекрасных романтичных отношений — я девушка старомодная и предпочитаю, чтобы сперва за мной хоть немного поухаживали, — но, к счастью, Уинстон, против всякого ожидания, оказался хорошо дрессирован и стремительный пинок хозяйки заставил его прекратить разврат. Больше он уже на меня не покушался, но не отходил ни на шаг, восторженно сопел, не сводил с меня мечтательного взгляда налитых кровью свиных глазок и засыпал всякий раз, как я присаживалась. Должна признать, в конце концов я прониклась к нему симпатией и скормила ему все косточки, оставшиеся от цыплёнка.

Восемнадцать часов — многовато для вечеринки, но есть некий особый тип людей: они упорно не хотят прощаться первыми. И мы все четверо принадлежим именно к такому типу. Ей-богу, мы были готовы продержаться до тех пор, пока не прозвучит национальный гимн Гватемалы ("Будь благословенна, Гватемала! Славен будь священный твой народ! / Цепи рабства ты навек попрала! Пусть тиран в лицо нам не плюёт!").

(Да, я тоже смотрела на глобус, и если вы думаете, что вся планета собиралась шесть часов дожидаться, чтобы стоя прослушать национальный гимн Королевства Тонга, вы ещё более безумны, чем мы. Тонга удостоилась своего кусочка времени сразу после Западного Самоа.)

Перепить Лиз не дано никому, но догнаться до её состояния нам вскоре почти удалось, и немного погодя Крикет даже забыл, что злился на неё. По мере того как разгорался праздник, всё окружающее словно бы затягивалось густым туманом. На самом деле я почти ничего не помню после того, как "Юнион Джек" засиял над нами во всём своём британском величии. А запомнила его я главным образом потому, что Лиз впала в эйфорию, а Бренда заставила нас с Крикетом встать, как только зазвучал гимн "Боже, храни королеву!" Мы хором спели второй куплет, нечто вроде этого:

— Воистину, храни Господь нас всех, — произнёс Крикет.

— Ничего более прекрасного в жизни не слышала… — всплакнула Лиз, сентиментальная, как все бывалые выпивохи. — Но, кажется, Уинстон хочет пи-пи.

И правда, пёсику было явно не по себе. Лиз угостила его миской-другой "Гиннесса", а я, убедившись, что куриные косточки ему на один зуб, давала ему что попало, от целых стручков халапеньо до пробок от домашнего пива Лиз. Ещё я видела, как Крикет скормил ему несколько колбасок, что мы жарили над голографическим костром. В общем, собаку срочно нужно было выгулять. Уинстон давно уже бегал по палатке, сужая круги, и скрёбся в застёжку шлюза.

Оказалось, четырёхлапое чудище слишком хорошо воспитано — по словам Лиз, Уинстон ни за что не нагадит в доме. И мы принялись вчетвером упаковывать его в собачий скафандр.

Очень скоро всех одолел истерический смех, такой, от которого в буквальном смысле катаешься по полу и начинаешь опасаться, как бы и у тебя чего не лопнуло. Уинстон был не против поскорей одеться, но как только мы вставили его задние лапы в штанины скафандра, он распрыгался от нетерпения, из-за чего весь костюм тут же намотался ему на шею. Тогда Крикет принялся чесать ему спину — от этого все собаки замирают и выгибаются, — пёс застыл и благодарно лизнул его в нос, и мы почти вставили в скафандр его передние лапы и вроде бы даже одну заднюю, но тут ему вздумалось второй задней задумчиво почесать за ухом — и готово, начинай опять сначала. Когда наконец мы засунули все четыре лапы куда полагалось, Уинстон решил, что уже можно, и нам пришлось гоняться за ним, чтобы прикрепить ему к шее баллон с воздухом. В последний момент ему вдруг разонравился гермошлем и он решил его съесть — не забывайте, зубы у этой собачки такие, что со стальными пробками разделывались! Пришлось достать запасной и поскорей его проверить. Наконец мы привинтили гермошлем на место, затолкали пса в шлюз и выпустили.

После чего Уинстон ещё пуще насмешил нас: он носился от камня к камню, задирал лапу то здесь, то там, пребывая в блаженном неведении, что все струйки стекают прямёхонько в резервуар для отходов, который Лиз прикрепила резинкой к его собачьей штучке. Да, друзья, я сказала "собачьей штучке": вот до какого низкопробного юмора мы докатились.

Чуть позже, помнится, Бренда и Лиз заснули. Я показала Крикету на чудесную ширму, превращавшую палатку в двухкомнатную. Но он не понял намёка, предложил одеться в скафандры и выйти прогуляться. Я охотно согласилась, хотя, возможно, это было не слишком разумно, учитывая, что я почти минуту пыталась вдеть правую ногу в левую штанину скафандра. Но у вещей, предназначенных для выхода на поверхность, практически стопроцентная защита от дурака. Так что я подумала: если даже Уинстон справился с одеванием, со мной-то что может произойти?