— Что может знать об этом Тарновский? Ведь наверняка гетман Фирлей, а не он станет во главе войска.

— Не он? — удивилась королева. — Тогда о чем же, по-вашему, Тарновский беседует с королем?

— Скорее всего, о собственном возвышении. Светлейшая госпожа, вы ничего не слышали об этом человеке?

— Слыхала, что вас связывает с ним великая ненависть…

— Великая, — признался он. — Была и будет… До самого смертного часа.

— Очень хотелось бы услышать — почему?

— Обиду он мне нанес. Кровную обиду. Земли, что издавна были во владении Кмитов, отобрал силой. Отдавать их не хочет, да еще и оттесняет от короля, от власти. Вот и сейчас. Каштелянство у него на уме.

— Не слишком ли он молод для каштеляна? — удивилась Бона.

— В самую суть угодили, ваше величество! Я старше его, а только год, как удостоился чести стать надворным маршалом. Но Тарновскому и это не по нутру. Пронюхал он, что войницкий каштелян тяжко болен. Теперь нового звания добивается. Он — каштелян?! В то время как я… Ясновельможная пани! Кмиты — род старинный, сенаторский. Никогда я, как Тарновский, перед двором не пресмыкался и своих мыслей не таил. И сейчас скажу: я не слуга, вытащенный королевской милостью из грязи. В замке своем, в Висниче, не уступлю любому вельможе. И хотя не пристало мне просить у короля каштелянской должности, но горечь во мне поднимается, словно желчь, и злость меня душит. Отчего, светлейшая госпожа, несправедливость у нас такая? Одних топчут, а других возвышают и к себе приближают непомерно?

— О боже! Вы слово в слово повторили все, что слышала я от примаса Лаского, который недавно вел речь о несправедливости.

— Лаский? Этот враг магнатов, всех вместе взятых и каждого из нас в отдельности? Он говорил о несправедливости? — Кмита не мог скрыть удивления.

— Да.

— И вы, ваше величество, слушали его жалобы? — допытывался Кмита.

— А почему бы и нет? Ведь он не ради себя старался, а говорил о благе отечества, о справедливости. Говорил, что у вас, то есть у нас, сила предшествует праву.

— Не ради себя старался… — пробормотал Кмита. — Вижу, что вы, наияснейшая госпожа, сделали сравнение… не в мою пользу…

— Нет! Нет! — прервала она его, не дав окончить. — Я не хотела вас обидеть. Вернемся к делу.

Стало быть, вы хотите, пан маршал, чтобы Тарновскому не досталось войницкое каштелянство?

— Не заслужил он этого, — кивнул Кмита. — Да и то сказать, зачем усиливать в сенате сторонников габсбургской династии?

— А вы всегда придерживаетесь других позиций, нежели Тарновский?

— Всегда. Готов выполнять приказы вашего королевского величества.

— Занятно. Занятно. Что же… Попробую быть вашей заступницей перед королем. Быть может…

— Уверяю вас, — подтвердил он живо, — с вашим мнением его величество король теперь считается.

Бона закусила губу.

— Считается?.. Воистину вы не таите своих мыслей, пан маршал.

— Я рад, что мог искренне высказать вам все то, что у меня на сердце. И что видел вас здоровой и пока еще в полном расцвете красоты вашей.

— Я не знала, что в вашем роду, пан Кмита, были еще и льстецы.

— Когда я впервые увидел вас, въезжающей в Краков, то понял сразу — для меня взошло солнце… — вымолвил он с пылом почтенный маршал! Не то сгорите в его огне.

Кмита встал и склонился низко над рукой королевы.

— А если и сгорю! Ну что же, живем один раз, ясновельможная пани.

Бона милостиво улыбнулась.

— Это правда. Живем только раз…

Как только он вышел, Бона тотчас же позвала стоявшую на страже Марину.

— Слыхала? Подай сюда зеркало. Сказал: «Пока еще в полном расцвете красоты». Что это значит? Стало быть, я меняюсь к худшему? Подурнела?

— Глядя на вас, никто не догадается, милостивая госпожа, о трудах и тяжести вашего положения.

Но маршал должен был знать об этом…

Бона внимательно разглядывала свои глаза, губы.

— Ты заметила? Кмита смотрит на меня как на икону? — спросила она наконец.

— Да. Со дня приезда в замок.

— Он очень мил, но как политик чересчур неосторожен. Слишком откровенен.

— Должно быть, вельможи его не любят. Может, завидуют? Ведь в его богатом замке в Висниче всегда собирается шляхта. Шумят, гуляют.

Бона помолчала минутку, снова поднесла зеркало к глазам.

— Подай мне румяна, — приказала она, — и вели принести другое платье. Посветлей, понаряднее.

Этот разговор с маршалом, должно быть, дал ей пищу для размышлений, потому что на другой день она вызвала своего канцлера и стала расспрашивать его о придворных должностях, о королевских советниках. Он знал куда больше ее. Оказалось, все дворяне подчинялись надворному маршалу Кмите, знаменитому дипломату и славному полководцу. Выяснилось также, что в Висниче не только гуляла шляхта, там бывали поэты, артисты, даже сам маэстро Береччи. Кроме маршала, канцлер назвал еще и Миколая Томицкого, придворного конюшего, у которого на учете были все конюшни и под наблюдением все конюхи. Королевский стольник следил за тем, чтобы в королевской семье всего было вдоволь, высшими придворными чинами были еще кравчий и подчаший, а также придворный казначей, подскарбий Северин Бонер.