На окошке висит прилепленный пластырем клетчатый листок из тетради: «Беляш рыбный, 11 коп». А мясной где, думаю я… Иду по Весенней вдоль домов, прямо, ни на кого не обращая внимания, никого не трогая.

Думаю свои тревожные думы и даже не сразу обращаю внимание на голос окликающий меня, кажется, уже далеко не первый раз.

— Брагин, мля!

Я останавливаюсь и разворачиваюсь на голос.

— Слышь, Брагин!

Вот так встреча, сто лет не виделись и ещё столько же не видел бы. Передо мной стоит Фриц.

— А ты отчаянный, — недоумённо произношу я. — Или просто неумный?

— Базар есть, — надменно отвечает он.

Видать, мало ему наказаний и казней египетских, что уже обрушились ему на голову.

— Ну, давай, базарь, раз есть, — хмыкаю я вижу, как разгорается в его глазах злоба.

5. Так что там со Швейной фабрикой?

Он делает шаг, приближаясь ко мне. Ногу всё ещё приволакивает.

— Категорически не советую приближаться ближе, — говорю я спокойно. — Могу не сдержаться.

Злой огонёк в глазах вспыхивает сильнее, но, тем не менее, он останавливается. Я киваю, поощряя здравый смысл и послушание.

— Ты думаешь ты тут царь горы-на? — цедит он.

— Ты меня остановил, потому что хотел узнать ответ на этот вопрос? — недоверчиво интересуюсь я. — Если нет, переходи сразу к главному. Не трать моё время. И ты, кстати, откуда взялся? Бегаешь за мной?

Мои слова его бесят. Но мне вообще пофиг, честное слово. Я понимаю, что он, скорее всего, вышел из Политеха, а тут я иду. Ну, и чего надо?

— Короче, Брагин, я теперь под Парашютистом хожу.

— Должно быть это что-то очень хорошее, — отвечаю я помолчав, — судя по твоему воодушевлению. Хотел бы за тебя порадоваться, да только ты мне глубоко отвратителен прям на физическом, животном уровне. Так что не могу. Ещё есть новости? Делись, чего уж там, мне ведь нехрен делать, постою послушаю под кем ты там ходишь, сидишь и лежишь.

— Ты чё, козёл, — багровеет он, — не врубаешься? Теперь тебе капец! Будешь с блатными тереть, ты понял?

Я вздыхаю и, ничего не ответив, поворачиваюсь и шагаю дальше. Но ему это не даёт покоя. Вот же пёс смердящий.

— Эй! — кричит он мне в спину и устремляется вслед за мной.

Доносятся торопливые шаги. Догоняет.

— Э, слышь! Брагин, оглох что ли?!

Он хватаем меня за плечо и с силой разворачивает к себе. Эмоции дают плохие советы. Неумные. Я быстро скидываю его руку и, схватив за мизинец, выворачиваю так, что он скручивается в спираль и начинает орать. Алле-гоп. Я тут же его отпускаю. Борец, мля.

— Ты даже мёртвого заколебёшь, да? — тихонько спрашиваю я. — Ты наверное мазохист, Фриц. Знаешь ведь, что будет бо-бо, и всё равно прёшь на рожон. Нравится, когда тебя наказывают, а?

— Сука, — шипит он. — Сука. Я на тебя заяву написал, ты понял, чмо?

— А ты блатным своим сообщил, что в милиции справедливости ищешь? Ладно, пойду я, а то вот разговариваю с тобой, и ощущение такое, будто рядом с кучей дерьма стою. Отстань, Фриц, не подходи ты ко мне больше. Не приближайся. Я тебя не полюблю. Я по тебе решение принял, менять не собираюсь. Досвидос.

Видать, очень сильно уязвлено его чувство собственной важности, раз он никак успокоиться не может. Да и хрен с ним, думать мне больше не о чем, как о его ЧСВ.

— О! Пропащий явился!

— Егорыч, здорово!

— Ты где пропадал-то?

— Здорово, братан!

— Брагин, привет!

— Здорово, пацаны. Как же я рад вас видеть!

Они все уже здесь, а я чуть припозднился. Сейчас мне Скачков пропишет клистир с патефонными иголками.

Запах спортзала, как запах конюшни — приятным не назовёшь, но родной ведь, как дым отечества, буквально.

— Егор! Это что за херота?! — показывает Скачков на мои ноги, когда я возвращаюсь из раздевалки.

— Полицейский произвол, — улыбаюсь я. — Здравствуйте, Виталий Тимурович.

— Ну ты даёшь! Нет, правда, даже понять не могу, что это.

— Резиновая дубинка.

— Правда что ли? — удивлённо качает он головой. — А ты тренироваться-то сможешь?

— Посмотрим, — пожимаю я плечами.

— Чего?! — сразу начинает реветь он.

— Смогу, конечно! — бодро, как на плацу кричу я.