Лежала рядом с кустом боярышника, акация опять пламенела. Проциха рванулась, чтобы отползти, но волосы запутались в колючих ветках и не пускали. Облитая солнцем листва краснела кораллами, а Процихе казалось, что это опять Смок уставился на нее тысячью красных глаз, тянет к ней когтистые лапы.

Закричала:

— Люди, бегите, прячьтесь в ямы, берегите детей — всех поест!

Хозяйка и жильцы выбежали из хаты. Увидели Проциху, отступили назад, окаменели и так стояли, смотрели на нее со слезами на глазах.

Но никто и не думал подойти, боялись заразы.

— Может, позвать карету?

— Карету!

— Ведь муж ее не хочет. Говорит, в шпиталях травят людей.

— Ну и что? А так можем все заразиться. Это, наверно, тиф или холера.

Чтобы вызвать карету с Юрковской, надо было идти на беженский пункт. Жилец побежал. Сразу же за ним пришел Федорко, потом Василина, Стефанко и отец.

Когда подбежали к маме, Проциха лежала мертвая. Со сжатыми, окровавленными кулаками, с раскрытыми глазами, в которых застыли ужас и безумие.

Иванко везут в черной карете. Рядом сидят мать и доктор. А Иванко плачет. Он никогда не был в шпитале и боится «дохтуров».

Уже четыре дня прошло, как он вернулся с Юрковской, и вот занемог.

Последние дни лета светят позолотой кое-где на листьях. Скоро осень, и, если бы Иванко был дома, он, наверно, записался бы в школу. В маленьком окне кареты мелькают дома, огромные каменные здания и, словно зеленые тени, качаются деревья.

Мать гладит Иванка по голове, и от этого у него выступают слезы. Мать сидит худая, с бледными губами и очень-очень старая.

Если бы Иванко пришел откуда-нибудь, несколько дней ее не видев, не сразу узнал бы — так мать постарела за последние дни.

Черная карета катит улицей так тихо, легко, словно мяч летит, а Иванко замечает, что волосы на висках у мамы поседели.

— Мамо, вы будете приходить ко мне?

— Буду, сынку, буду!

Карета катит через какие-то сады, где в зелени среди тополей, кленов и берез спрятались дома. Солнце льется в карету золотыми струями, и оттого Иванку делается еще горячее.

Карета останавливается. Его выносят, несут в какой-то длинный деревянный дом, как видно построенный недавно и наспех. Иванко громко кричит, потому что маму не пускают с ним. Мама плачет, и от этого Иванко кричит еще громче. Люди из черной кареты оставляют его в маленькой комнате. Приходит санитар в белом халате, купает и переодевает его. Иванко страшно, он уже не плачет. С улицы слышно — карета отъехала.

Где мама? Где его мама? Иванко хочет спросить, но санитар очень важный, спешит, у него много дел.

— Пойдем за мной!

Иванко проходит длинной палатой, в ней лежат больные. Желтые, на белых постелях они кажутся Иванку мертвецами: ведь дома самую белую постель дают мертвецам.

— Вот здесь твое место. Ложись!

Иванко ложится на постели против окна. Зеленые акации, залитые заходящим солнцем, похожи на солнечные снопы. Солнечный свет золотой полосой достает и до его постели. И вдруг Иванко видит в окне маму. Она прижалась лицом к стеклу и тихо улыбается, а в глазах, словно дорогие бриллианты на перстне, блестят слезы.

Иванко срывается с постели, бежит к окну.

— Мамо! Мамо!

Человек в белом халате сурово приказывает лечь, а маму от окна прогоняют.

— Ой, ой! — кто-то в углу стонет тяжело, громко.

Некоторые больные кривятся, закрывают уши. Тот, кто стонет, надоел им, и они хотят, чтобы он скорее умер.

Снаружи в окна тифозного барака пробиваются голоса птиц. Они такие свежие и душевные, будто хотят развлечь больных, пробудить надежду: мир прекрасен! Но в движении облаков, что проходят, словно белые призраки, мимо окна, больные чувствуют: идет осень.

Осень…

Опять стон раскатывается по длинному бараку, который вытянулся как мертвец. Это все тот же надоевший всем больной.

— Наверно, к ночи помрет! — проговорил кто-то. Иванко грустно. Он еще никому не сказал ни слова — боится. Иванко никогда не был в госпитале.

Заходит солнце. В голове шумит, по телу пробегают горячие и холодные искры. Он уже не может раскрыть глаз, потому что ресницы и весь мир колют его, как иголками. Губы сохнут и жгут, а в грудь словно кто-то насыпал горячих углей. Хочет позвать маму, но голос сохнет во рту, и получается только хрип да стон.