Шрифт:
— Иванко! Иванко! Идем в город. Вот я сейчас загоню корову. Убили…
— Убили? — Иванко широко раскрывает глаза. Но Сильвунко уже не видно.
Темнеет. Сероватые тени качаются над хатами, змеями свиваются возле заборов.
И вдруг великий страх пронизывает его, а из груди вырывается: «Мама!», и от этого слова еще больнее что-то хватает за сердце, а в мыслях встает мама с измученным лицом, с запавшими глазами, с узлами на плечах.
Пролетел ветер и сровнял песок. И там, где была нарисована Маринцина голова, теперь ровное гладенькое место.
Уже Сильвунко вернулся. Он держит большой кусок хлеба, смеется и зовет Иванко:
— Пойдем. В городе полно народу. На костеле, на церкви, на гмине [3] висит черный флаг.
Черный флаг!.. И от этого в глазах Иванко становится темно, будто завесил их кто-то черным покрывалом.
Тут открывается дверь, и с плачем выбегают Гандзуня и Петрик. В хате закатывается Юлька.
И снова Иванко замечает, что люди плывом плывут в сторону города. Стоит и не знает, куда ему идти — к Юльке или за Сильвунко. Люди бегут, и никто не обращает на него внимания.
3
Гмина — управление самой меньшей территориальной единицей.
— Пойдем! — доносится издалека. Иванко хочет пойти в хату и взять ребенка, но ему почему-то страшно.
— Пойдем в хату вместе, — говорит он детям.
Из огорода выбегает Маринцина мать.
— Мы боимся идти в хату, — говорит Петро. — Мамы еще нет.
Соседка идет в хату, выносит Юльку, а Иванко видит тревогу в ее глазах, и от этого ему еще больше становится страшно, а из глаз текут слезы.
— А ты почему плачешь? Стыдился бы! Мамы нет — придет. Смотри, Юлька маленькая и та перестала плакать! А ты такой большой и ревешь!
Юлька сидит на земле. Всплескивает ручками и смотрит нежно в заплаканные глаза Иванка. И от этого еще больше сжимается сердце, тоска обливает щеки крупными зернами слез.
Соседка ушла. Улица пустеет. Тишина… И только металлически отчетливо звякают детские голоса.
— Мы боимся, мамы нету!
Иванко снаружи подпирает палкой дверь, берет Юльку на руки:
— Пойдем на площадь. Там черный флаг!
Идут…
От их хаты до центра местечка не очень далеко. Надо идти прямо, мимо костела, а там уже и площадь.
Иванку теперь даже интересно. Он побежал бы, если бы не дети.
Вот хата Сметаны. С крыльцом, большая. Это хата богатея. Возле нее сидит старый дед Сметана.
— Куда ты, беда, тащишься с детьми?
Но Иванко не слушает. Ему интересно поскорее добраться до площади.
Вот уже и костел среди густых дуплистых лип. Он стоит на горе. Это самое высокое место в округе. Возле него проходит мощеная дорога. Сбегает от костела вниз, перекинулась через реку и среди густых верб через Львовское предместье [4] тянется прямо во Львов. Иванко любит отсюда всматриваться в даль дороги. Здесь должна пройти мама. На высоком шпиле костела, словно черный хвост какой-то огромной птицы, маячит флаг. Иванко кажется, что это хвост Смока, о котором рассказывала баба Оксена.
4
Львовское предместье — один из районов местечка Куликов.
Дети проходят мимо лип, зияющих дуплами, словно черными пещерами.
Детям страшно. Они хотят пробежать поскорее к людям, что стоят на углу, но из-за Юльки нельзя. У Иванка уже нет сил дальше нести ребенка. Дети берут Юльку за руки и тянут по земле. Она кричит, но испуганные дети торопятся.
На углу возле костела полно людей. Они стоят группами. Мужчины о чем-то горячо разговаривают, а женщины расселись на траве у ограды. Те, кто идет с поля, присоединяются к ним. Пастухи что есть силы гонят коров, пыль так и не оседает над дорогой.
Иванко подводит детей к ограде, где сидят женщины.
— Вы только посмотрите, людоньки, куда он притащился с детьми! — говорит баба Василиха.
— Мамы из Львова еще нет?..
Дети качнули головами.
— Может, где-то убили, как принца Фердинанда. Что тогда будете делать?.. А?..
При этих словах Петро и Гандзуня ударяются в плач, а Иванко испуганно смотрит на бабу Василиху.
— Видишь, уже и перепугался, а слушать маму не хочет. А вы не ревите, — говорит баба детям. — С вашей матерью ничего не случилось. Как нет — так и придет. Это пусть цисарь наш Франц-Иосиф плачет, что у него убили наследника и уже не будет кому царство передать.
— А ведь и не будет! — качали головами люди. — Скоро и сам помрет, потому как старый. Ц-с-с… Жандармы.
Они идут с задранными кверху усами. Подходят к компании мужчин и приказывают разойтись.
— Не велено собираться, иначе будет арест.
Люди расходятся, но, как только жандармы проходят, снова то тут, то там появляются кучки встревоженного люда.
— Вот как я сегодня живой, клянусь, цисарь этого так не оставит. Будет война! — это говорит Проць. Худой, высокий, с запавшими щеками, с болезненным блеском в глазах.