А как разбили белогвардейцев, доверили ему почетную службу в том отряде, что состоял из венгров, немцев, латышей, китайцев и охранял Кремль.

Где-то была его Венгрия, ждала его, а он стоял с винтовкой на страже революции под кремлевскими стенами и мечтал о дунайских водах и о Будапеште.

Газета «Немзеткези социалишта», что выходила на венгерском языке в Петрограде и на страницах которой часто выступал Бела Кун, дала ему понять, что здесь в России он борется и за свою свободную Венгрию.

И каждый раз, как он приходил на свой пост у кремлевской стены, казалось ему, что не стоит он под нею, а поднимается по стене все выше и выше. И все яснее ему было видно, что в мире делается и как для себя и своего народа счастье, искать.

Могли ли его сбить, затуманить и потащить за собой эсеры или другая какая погань, что шныряла среди пленных.

Но удалось им все-таки это сделать со многими чехами. В 1918 году летом они даже мятеж подняли. Но он знал, за что держит винтовку в руках: только за то, к чему Ленин зовет, за то, о чем Бела Кун говорит ему по-венгерски. Но вот он уже и по-русски говорить научился. И рад был, что знал тот язык, на котором родная мать учила говорить самого Ленина.

Удастся ли ему когда-нибудь взглянуть в глаза Ильича? А что, если у Ленина будет дело в Москве и он из Петрограда сюда приедет, побывает в Кремле? А Кароль стоит здесь на часах. Что, если ему выпадет такая удача — Ленина повидать! Не один боец из тех, кто охранял Кремль, мечтал об этом.

Уже Каролю удалось и Тибора Самуэли в глаза увидеть. Самуэли как приехал в Москву, сразу — к пленным, первые комитеты у них организовал. И так ведь еще молод, а лобастый, говорит ярко, движения быстрые. Кароль сразу привлек к себе внимание Самуэли. И он ему уже помогает в том деле, что началось на Поварской улице в Москве, где в особняке князя Лейхтенберга разместился Московский окружной комитет по организации военнопленных. Там Каролю книжечки всякие дают, которые Карл Маркс, Энгельс, Ленин писали, и он раздает их пленным. А почему бы нет? Ему такая работа по сердцу. Знает он, знает, что в этих книжках есть слова, как золотые зерна. Он — агитатор революции, он будет их с радостью сеять. Уже и Самуэли замечает, что Кароль будто родился для этой работы, и говорит как-то ему:

— Как откроем агитаторские курсы, первым тебя пошлем, чтоб еще лучше мог разбираться: только тот твой лучший друг, кто лучший друг твоего народа. И других чтоб учил.

О, это великая мудрость — понять, кто лучший друг твоего народа. Еще отец Кароля учил его, чтоб остерегался друга, который любит твоего врага.

Прислушивался Кароль и к тому, о чем эсеры говорили. Слова их больше на пену были похожи. Но были и такие, что вот-вот уже и поверили бы в них. Да нет!..

Вовремя пришло слово от Бела Куна и помогло выбрать дорогу. А теперь он к этой правде и других зовет.

А когда была первая конференция военнопленных в Москве и приехал на нее из Петрограда от газеты «Немзеткези социалишта» Бела Кун, Тибор Самуэли ему и Кароля представил.

Стояли они перед ним там, на Поварской улице, уже в штатском. А ведь тоже были в России как военнопленные. Бела Кун отбывал свой плен в Томском лагере, а Тибор Самуэли в Омском. А вот Октябрьская революция свела их здесь в одном месте. И улыбались они Каролю, оба молодые и красивые. Самуэли, наверно, и до тридцати лет еще не дотянул, Бела Куну — на год или на два больше. А какие умные головы. И так по-молодецки и просто оба держались, и так сердечно улыбались ему и людям.

Да, знал Кароль, что сердца их полны тоски, боли за свою Венгрию. Иначе где бы взяли такие близкие солдатской душе слова, что и непробужденного будили к революционному делу.

Смотрел Кароль на них, и легко ему было на сердце. Они улыбались, и весь мир ему как будто улыбался. А через месяц или два Бела Кун тоже в Москву из Петрограда переехал и стал выпускать здесь вместе с Тибором Самуэли газету «Социалиш форрадаром».

Один раз при встрече говорит Бела Кун Каролю:

— Улыбнется, улыбнется скоро и нам наша Венгрия. Вот возвращаются по Брестскому договору на родину тысячи военнопленных. Наше дело так велит работать, чтобы понесли они в своем сердце огни Октябрьской революции и там их разжигали. Знаю, Кароль, ты нам в этом будешь помогать.

И он помогал, да еще как. Если был свободен от наряда в Кремле, бегал по эшелонам с военнопленными и совал тем, кто возвращался в Венгрию, призывное слово, которое надо было тайно провезти через границы.

А как хотелось и ему податься домой, побывать в родном селе на Балатоне, пойти в тот цех на острове Чепель, где работал перед тем, как взяли его на войну. Если говорят, что у счастья, как у палки, два конца, то на одном для Кароля была родная земля, а на другом — свобода.

И он хотел ухватить оба конца этого счастья и прижать к груди. И понимал, что, стоя на посту здесь, в Кремле, он борется за него. А как только скажет партия: возвращаться в Венгрию, он и отправится. Теперь голос ее для него закон.

Еще больше проникся он этим высоким чувством, когда услышал, что Ленин уже переехал в Москву и живет здесь, в Кремле. Удастся ли его увидеть?

И вот поставил его разводящий на пост возле одного помещения в Кремле и строго приказал никого туда не впускать.

У них в Венгрии конец марта уже хорошо давал почувствовать, что это месяц весенний. А здесь еще была зима. Холодный ветер добирался и до того коридора, где он стоял у двери. Но Кароля грела мысль, что он на посту на той земле, где бьется сердце Ленина — сердце мировой революции. А он, Кароль Варга, выходит, тоже ее боец.