Выглядел он намного хуже, чем раньше. Двигался совсем медленно, по лестнице шел, ставя ноги на каждую ступеньку; кожа была зеленовато-желтой, из-под пижамного пиджачка выпирал большой круглый живот. На худом теле этот кругляш смотрелся особенно жутко, инородно.

– Темирчик, ты лечись, – говорили женщины. – Зою Сергеевну слушайся. Она знает. Лечись, сынок, – они так привыкли к нему, что называли «сынок», – ты ведь молодец у нас. Орлан.

Темир кивал очень похоже на своих родителей. Лицо опускал, будто виноватый. Давал себя гладить, а потом отходил, трогал набухший шиповник, щипал тополиную кору…

Однажды днем сидевшая на лавочке между отделениями Галина Павловна услышала страшный крик в гастроэнтерологии. Потом сказали: Темир умер.

– К стенам нашего дома почему-то плохо прилипает грязь, – пожаловался Илюха.

Мужики заржали.

– Ничего смешного. Ласточек жалко – строят, строят, а потом – бац, и всё на земле.

Илюху считали в деревне странным. Не дурачком, конечно, но и не вполне нормальным. Ну взять хотя бы то, что он переехал сюда из самой Москвы. Купил участок в конце Кишки, возле леса; там когда-то была изба, но никто из местных этого не помнил. В кадастровых бумагах память только и сохранилась.

Залил фундамент, привез сруб из Мордовии, сам сложил, сам крышу покрыл. Всё сам, один практически. Мужики вызывались помочь, видя, как он корячится, Илюха с улыбкой отнекивался, объяснял:

– Хочу себя проверить, свои возможности.

Объяснения были непонятными, мужики настаивали:

– Да мы бесплатно. На бутылку дашь – хорошо, нет – и ладно. Жалко тебя – все жилы порвал ведь.

– Ничего-ничего. Как-нибудь. А на бутылку и так могу дать.

Мужики не брали – не халявщики.

Поначалу Илюха часто появлялся в деревне. Разговаривал с местными, записывал в блокнотик слова, какие считал редкими, спрашивал значение. Местные решили – ученый. А ученые и должны быть странными.

Отпустил бороду до титек, хотя в деревне бороды не носили, разве что деды старые, у которых и бриться сил нету.

Пообжившись, Илюха стал выходить за ограду редко. В магазин раз-другой в неделю ездил на своем маленьком внедорожнике. Всё что-то копался на участке; баню построил, теплицу привез из поликарбоната, сколотил будку в ветках тополя.

– Дом на дереве, – ответил гордо на вопросительные взгляды.

В первые два-три года можно было его увидеть на берегу Пары с удочкой или спиннингом, но потом и рыбачить бросил. В Москву уезжал считаные разы – хоть и интернет теперь повсюду, но все равно это редко. Странный, в общем, человек.

У Илюхи были жена и сын. Навещали его. У жены – женская машинка сиреневого цвета. Низенькая. Чтобы могла добраться до ворот, Илюхе приходилось обращаться к местному фермеру Гронову, владевшему «Беларусом» с отвалом. Равняли дорогу, которая после дождей становилась полосой с препятствиями.

Иногда жена и сын жили здесь по месяцу и больше, особенно летом, в каникулы, но чаще оставались на несколько дней. Ну ясно – сын учится, а у жены наверняка нормальная работа. Потом узнали – психолог. Повыясняли, кто это, поняли – не очень нормальная. Странноватая. Зачем психологи, когда есть пиво…

Спрашивали у нее, а кем Илюха работает, она отвечала:

– Пишет.

Уточнять не стали – местные были людьми деликатными, в душу не лезли: решили, если пишет, то диссертацию. Укрепились в версии, что ученый. Но интереса к Илюхе не теряли. Наблюдали, обсуждали между собой.

Деревня была маленькая, глухая. До трассы пять километров, до райцентра – почти семьдесят. До областной столицы – двести с гаком. Автобус к ним не пустили – считалось, что здоровый до остановки на трассе и сам дойдет, а больного заберет скорая. Детей школьного возраста давно не было, кроме как у Гронова – их он возил учиться в район, – соответственно, и школы тоже. Даже почты. Только ящик почтовый. Два раза в неделю заезжала машина, забирала корреспонденцию, продавала конверты.

Центром деревни был магазин. Возле него, на лавочке, встречались и мужики, и женщины, делились новостями.

Любая мелочь становилась новостью, а происшествие превращалось в бурю.

Например, пес Гронова как-то куснул жену Маченцева. Давно говорили фермеру: посади на цепь, из щенка вымахал в теленка с клыками. Порода непонятная. А может, и не порода, а понамешано чёрт-те чего – алабай с кавказской овчаркой и бультерьером каким-нибудь.

Гронова в деревне не любили. Он был из своих, но в середине девяностых, молодым совсем парнем, решил богатеть. Взял в аренду землю, купил трактор, пахал, сеял подсолнечник, продавал семечки, перерабатывал будылья на корм скоту. Со временем завел коров, маслобойный заводик организовал. Местных принимал на работу, но никто его не устраивал – увольнял в итоге.