На другой день я постарался прийти к Милорадовичу поранее и поджидал возвращения его от государя. Он возвратился, и первым словом его было:

— Ну вот дело Пушкина и решено!

Разоблачившись потом от мундирной формы, он продолжал:

— Я вошел к государю с своим сокровищем, подал ему ТЕТРАДЬ и сказал: «Здесь все. что разбрелось в публике, но вам, государь, лучше этого не читать!» Государь улыбнулся на мою заботливость. Потом я рассказал подробно, как у нас дело было. Государь слушал внимательно, а наконец спросил: «А что ж ты сделал с АВТОРОМ?» — Я?.. — сказал Милорадович, — я объявил ему от имени вашего величества ПРОЩЕНИЕ!.. Тут мне показалось, — продолжал Милорадович, — что государь слегка нахмурился. Помолчав немного, государь с живостью сказал: «НЕ РАНО ЛИ?..» Потом, еще подумав, прибавил: «Ну, коли уж так, то мы распорядимся иначе: снарядить Пушкина в дорогу, выдать ему прогоны и, с соответствующим чипом и с соблюдением возможной благовидности, отправить его на службу на юг».

Вот как было дело. Между тем, в промежутке двух суток, разнеслось по городу, что Пушкина берут и ссылают. Гнедич, с заплаканными глазами (я сам застал его в слезах), бросился к Оленину; Карамзин, как говорили, обратился к государыне; а незабвенный для меня Чаадаев хлопотал у Васильчикова, и всякий старался замолвить слово за Пушкина. Но слова шли своей дорогой, а дело исполнялось БУКВАЛЬНО ПО РЕШЕНИЮ…

Ф. Н. ГЛИНКА

Министерство иностранных дел

Коллежскому секретарю Пушкину, отправляемому к главному попечителю колонистов южного края России, ген-лейтенанту Инзову, выдать на проезд тысячу рублей ассигнациями из наличных коллегии на курьерские отправления денег.

Из приказа министра иностранных дел графа К. В. Нессельроде 4 мая 1820 г.

2

1820–1826

Я жертва клеветы и

мстительных невежд…

«Блажен, кто смолоду был молод…»

О, как молод был он в эти дни — горяч и сдержан, вспыльчив и рассудителен, влюбчив и холоден! В сердце его теснятся надежды, предчувствия… Ему двадцать один год. Нет, еще двадцать — скоро у него день рождения. Пушкин встретит этот день безнадежно отрезанным от света, в котором мнил себя блистающим, от друзей, без которых он не мыслил пробыть и часу, от родителей, с которыми расставался он без особой скорби, от брата Левушки, к которому был трогательно привязан…

Он едет навстречу третьему десятилетию своему — такой юный и такой взрослый, еще не до конца осознавая, чем обернется для него и эта дорога, исходящая пылью, и вольнолюбие его молодости, и дерзкие строки-стрелы, не знающие промаха. Навстречу неожиданностям, стихам, любви, смятению едет он.

Он — блажен, он молод смолоду!

…Но вреден Север для меня

Пушкин прожил в Екатеринославе в 1820 г. дней 18, до заезда в Екатеринослав генерала Раевского, который со своим семейством проездом остановился в Екатеринославе по просьбе сына, который хотел повидаться со своим приятелем Пушкиным, которого, по указанию генерала Инзова, нашли в доме или, скорее, в домике, на Мандрыковке. Когда генерал Раевский с сыном вошли в комнату, то их глазам представилось следующее: Александр Сергеевич лежал на досчатой скамейке или досчатом диване. Он был болен. На Раевских он произвел удручающее впечатление при этой обстановке. При виде Раевских у него от радости показались слезы. Раевский выхлопотал ему отпуск, и 4-го или 5-го июля вместе с ними он уехал на Кавказ.

Генерал И. Н. Ингов — петербургскому почт-директору К. Я. Булгакову

Расстроенное здоровье г. Пушкина в столь молодые лета и неприятное положение, в коем он по молодости находится, требовали, с одной стороны, помочи, а с другой, безвредной рассеянности, потому отпустил я его с генералом Раевским, который в проезд свой через Екатеринослав охотно взял его с собою.

Мне вспоминается, как во время этого путешествия, недалеко от Таганрога, я ехала в карете с Софьей, нашей англичанкой, русской няней и компаньонкой. Завидев море, мы приказали остановиться, вышли из кареты и всей гурьбой бросились любоваться морем. Оно было покрыто волнами, и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала забавляться тем, что бегала за волной, а когда она настигала меня, я убегала от нее; кончилось тем, что я промочила ноги. Понятно, я никому ничего об этом не сказала и вернулась в карету. Пушкин нашел, что эта картина была очень грациозна и, поэтизируя детскую шалость, написал прелестные стихи; мне было тогда лишь 15 лет.

М. Н. ВОЛКОНСКАЯ (МАРИЯ РАЕВСКАЯ)

Я помню море пред грозою:

Как я завидовал волнам.

Бегущим бурной чередою

С любовью лечь к ее ногам!

Как я желал тогда с волнами

Коснуться милых ног устами!

Нет, никогда средь пылких дней

Кипящей младости моей

Я не желал с таким мученьем

Лобзать уста младых Армид,

Иль розы пламенных ланит,

Иль перси, полные томленьем;

Нет, никогда порыв страстей

Так не терзал души моей!

А. С. ПУШКИН, Евгений Онегин

А. С. Пушкин — Л. С. Пушкину. 24 сентября 1820 г.

Два месяца жил я на Кавказе; воды мне были очень нужны и чрезвычайно помогли, особенно серные горячие… Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видал великолепную цепь этих гор; ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными: жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной.