Он присел на стол. Так при Маше никто из врачей или педагогов никогда не делал. Только в американских фильмах всякие там преподаватели колледжей, которые общались с учениками так запросто и как будто на равных. Но ведь то кино, а это жизнь.

Тем не менее это действие Машу успокоило, и она впервые робко улыбнулась.

Доктор улыбнулся в ответ. Конечно у него было очень симпатичное лицо. Но улыбка, кажется, слишком широкая. «Птичья» – без колебаний определила Маша. Почему не лягушачья или рыбья? Птичья, и все тут.

Он как будто понял: что-то не так. Улыбка стала более узкой. И Маня потеряла бы это ощущение, если бы одновременно он не наклонил голову чуть набок. Совсем по-птичьи.

Вторая койка в выделенной для Маши палате пустовала. Неуютно и зябко. Маша точно не знала, каково это – сидеть в тюрьме, но именно так она себе и представляла условия заключенных. Тот же неприятный зеленый цвет стен, что в кабинете доктора. Кровати почему-то без спинок, обшарпанные тумбы у кроватей. Не закрываются. Нигде нет ручек, даже самых крохотных. Окно за мелкой рябой ромбовидной решеткой, через которую пробивается тусклый дневной свет. Двери как таковой тоже нет. Лишь проем, за которым расположен пост дежурной медицинской сестры. Через него надлежит пройти, чтобы попасть в такой же «голый» санузел. Естественно, ручек и задвижек и здесь не оказалось.

Все чистое, пахнет дезинфицирующими средствами. Еще бы чуть сильнее – и начала бы болеть голова. Запах балансировал на грани допустимого.

Добрый доктор выдал Маше какую-то книгу из своих личных запасов. Все, что при ней было, она сдала медицинскому персоналу.

– На первые сутки так положено, – пространно пояснил доктор, – посмотрим, как ты будешь выглядеть к утру.

Тон его был безупречно дружелюбен, но что-то в этих словах Марии не понравилось. Владислав Романович (так оказывается его зовут) приобнял Машу и выпустил, легонько подтолкнув в глубину палаты. Она сомневалась, можно ли ему до нее так дотрагиваться. Хотя это было какой-то ее части волнительно и даже приятно. Его пальцы точно обожгли ее через казенную сорочку, надетую на голое тело.

–В восемь я обычно делаю обход, – добавил он ей в спину, – если у тебя остались вопросы, или просто будешь готова со мной пообщаться…

Маша кивнула не поворачиваясь. Она прижимала к груди толстую книгу в мягкой обложке, выданную врачом, чтобы скоротать время.

Это было совсем не то что дома. И даже книга чужая. Но что было делать? В конце концов, она сама виновата в сложившемся положении. Зачем вообще она решила резать вены? Что за бред? Она же совсем не такая. Даже можно сказать – она «прямо противоположная».

Конец ознакомительного фрагмента.