Сначала она слышала только шепот ветра. Но вот протяжно скрипнула калитка, пчелиным роем загудели голоса, и надсадно залаял Закат. Громкий лай Нагинара слышала и другим ухом, но прочие звуки сестре пересказывала росшая во дворе Атаказы вторая ведьмина губа.

Староста Винника смело отворил покосившуюся маленькую калитку. Люди набились во двор, как в загон стадо, и решительный напор их не смог сдержать заливистый лай Заката. Они громко переговаривались, бесстрашно и свирепо выкрикивали проклятья и бранили колдунью. Но когда дверь ее низенького домика отворилась, голоса умолкли, и только преданный пес продолжил надсадно заливаться.

На приступке стояла тощая остролицая женщина. Одета она была как луковица сразу в красное, белое и желтое платья. Кожа ее отливала бронзой, медные вьющиеся волосы, заколотые пряжкой в форме феникса, доходили до пят. Годы источили лицо колдуньи глубокими бороздами и заклеймили старческими темными пятнами.

Староста бесстрашно шагнул к Атаказе, и в неровном свете его факела полыхнули раскаленными углями ее жуткие черные глаза. Рука старосты дрогнула, но поднимающийся ропот односельчан вернул ему решительность.

– Мы не боимся тебя, колдунья! – предупредил он, пытаясь и сам в этом увериться. Он говорил громко, но Закат, не переставая лаять, заглушал его слова. Это разозлило старосту. – Отзови своего пса, пока мы его не закололи!

Старуха повернула голову, ее медные волосы всколыхнулись, на мгновение оставив в ночной темноте яркий огненный след.

– Закат, дай человеку высказаться.

Пес тотчас замолчал и покорно уселся возле будки, не сводя с хозяйки любящих желтых глаз. Селяне набились во двор плотнее.

– Разных мерзостей мы от тебя ожидали, о многих грязных ритуалах наслышаны, – продолжал староста. – «Бескорыстная», – говорили о тебе. «Ничего взамен не попросит». Ложь!

– Лживая ведьма!

– Обманщица!

– Детоубийца! – заголосила разъяренная толпа.

– Сколько лет ты украла у наших детей?

Староста покачал головой, не имея слов, чтобы передать обуревавшие его чувства.

– Уходи, – сказал он спокойно. – Уходи и никогда не возвращайся в наше село.

Глаза старухи разгорелись алым пламенем. Голой рукой она погасила факел старосты и обвела вмиг онемевшую толпу свирепым взглядом.

– Ваше село?! – грозно переспросила она. – Мой дом стоял здесь прежде, чем ваших дедов зачали ваши прадеды! Прежде, чем вы явились надоедать мне своими пустыми просьбами! Я ли звала вас, или вы приходили ко мне по доброй воле? Коротка же память разгневанной души! Пошли прочь!

Она взмахнула рукой, словно разгоняла ворон. И вдруг поднялся горячий ветер. Факелы в руках людей запылали ярче, теперь они горели зловещим красным светом.

Перепуганные селяне бежали, побросав дреколье. Мешаясь друг другу, они теснились в узком проходе калитки. Многие, не дожидаясь своей очереди, перемахивали невысокий забор. Загремела цепь, и кто-то взвыл, укушенный за ногу. Но и когда беглецы скрылись, протяжный лай колдовского пса еще долго разносился по селу.

Нагинара продолжала прислушиваться; она не боялась колдуньи и не спешила покидать сад. И лишь услышав, как захлопнулась дверь старого дома, она в ужасе осознала, что родители могут вернуться домой раньше нее. Страх бросил ее опрометью. Она пролетела знаменитые виноградники Атаказы, не заметив ни огромные размером со сливы виноградины, ни сорта необычайных форм и цветов. Она миновала ухоженный, без единого сорняка огород, и разбудила спящих на насестах кур на заднем дворе. Кратчайшим путем она пересекла Винник, остановившись только у дома, спустя полторы версты. Не обнаружив родителей, она вздохнула облегченно, но сразу вспомнила, что забыла закрыть калитку, отделявшую огород колдуньи от заднего двора. Спалось в ту ночь Нагинаре беспокойно, потому что проворные куры из ее сна нагло расправлялись с драгоценным виноградом Атаказы, а тщедушная старушка в тяжелых платьях не могла за ними угнаться.

Никто не знал истинного возраста колдуньи, никто не знал, откуда она пришла, но с той приснопамятной встречи селяне стали бояться Атаказу пуще прежнего. О ней слагали невероятные невообразимые небылицы. Говорили, будто отцом ее был ифрит, а мать происходила из подземного народа цвергов. Кто-то клялся, будто брошенная им в сухостой прядь волос колдуньи породила лесной пожар. Утверждалось, что ее нельзя увидеть под дождем, оттого что коже старухи губительно прикосновение чистой воды. В знойный же день, напротив, неподвижная с непокрытой головой подобно каменному истукану Атаказ просиживала на одном месте до самой ночи. А затем она укутывалась черным платком, отвязывала Заката, запиралась в доме и занавешивала окна тяжелыми портьерами. Многие селяне сторонились ее пса, находя продолжателем воли колдуньи или даже самим ее воплощением. Но в иных отзывчивых сердцах он вызывал сострадание, как зверь, ищущий и не находящий ласки. Рыжие псы менялись, менялись соседи старухи, но сама она, ее дом не принимались землей, словно застыли во времени.

С годами просителей у Атаказы поубавилось, а дом ее стали обходить стороной. Соседи все отдалялись от нее, пока она не осталась единственной обитательницей поросшей рогозом низины на окраине Винника. Однако охотников за дурманящими напитками не страшило приближение смерти, ибо они своей волей и без помощи колдуньи сокращали отведенный им путь. Потому «Дорога Смерти», как нарекли селяне тропинку к дому колдуньи, никогда не зарастала травой. Детям строжайше запрещалось приближаться к ней, и даже последний пропойца, возвращаясь по Дороге Смерти, полагал своим долгом привести за уши неслухов к их родителям.